Вход
Архив номеров

"Жизнь против смерти" - Из воспоминаний Каро ХАЧАТРЯНА

29.07.2009 Каро Хачатрян
Статья опубликована в номере №1 (22).

Из воспоминаний Каро Мартиросовича Хачатряна (1901-1983)
 

Каро ХачатрянНаша деревня

В области Ахдзнеац Багеш (Битлис), в гаваре Татик, у подножия покрытых зеленью гор, окаймляющих одноименную долину, располагались армянские деревни Пас (или Джухтак Хач), Мочконк (или Мочконис), Грек, Цлкам и Клhок вперемежку с курдскими деревнями. Через долину протекала шумная речка Татик, чей исток находился в горах.

Наша деревня Клhок (Калhог) стояла прямо на дороге в восточной части этой живописной долины. Поэтому все караваны, всадники и пешие путники, турецкие войска и жандармы, направляясь через долину Татик из Битлиса в город Хизан и обратно, в конце концов, оказывались возле Клhока, где заканчивалась административная граница гавара. Если путников настигала ночь, им приходилось ночевать в нашей деревне, а поутру продолжать свой путь по горным тропам.

Клhок и до геноцида подвергался притеснениям варваров. Деревня обязана была кормить войска, которые останавливались на ночлег. Еще более бесстыдно и нагло вели себя турецкие жандармы – угрожая жителям деревни, требовали жареных кур, жирные блюда, а потом, утолив свой волчий аппетит, творили безобразия. Что мог поделать несчастный безоружный крестьянин? Кто слушал его жалобы?

Из-за своего окраинного положения деревня часто подвергалась нападениям разбойников. Грабители хватали путников на горных тропах возле деревни и присылали ультиматум, требуя большой выкуп, угрожая смертью заложников в случае неуплаты. Когда такая весть достигала деревни, поднимался плач, со слезами проводили принудительный сбор пожертвований. Посылали разбойникам золотые серьги невесток, дорогие ожерелья, украшения, деньги. В конце концов, пленники возвращались домой. Через несколько дней история повторялась, но выжатое, как губка, село не в состоянии было собрать выкуп и заложников убивали. За год до геноцида в деревню был назначен особый караул для пресечения разбойничьих нападений – на короткое время они прекратились… После многочисленных жалоб населения турецкие власти пошли на эту меру, скорее всего, под давлением иностранных корреспондентов и наблюдателей.

Клhок был расположен так близко от Битлиса, что люди с утра отправлялись в город за покупками и засветло возвращались. Несмотря на ежедневную связь с городом, деревня жила патриархально.

В детстве мне казалось, что кроме нашей деревни другого мира нет. Когда наступала весна, склоны соседних гор покрывались зеленью и цветами разных оттенков, особенно нунуфаром. Этот желтый цветок с пьянящим ароматом появлялся после подснежников. Мы, сверстники, поднимались на близлежащие склоны гор, собирали нунуфар в букеты, но никому их не отдавали – дарили церкви, устилая цветами алтарь.

Немного повзрослев, я стал подниматься по склонам гор на их вершины, забирался далеко – туда, откуда моим глазам открывались восхитительные и незабываемые картины неповторимой красоты и очарования. Не только долина, но и сами горы были богаты кристально-чистыми родниками с холодной водой, а изумрудная зелень и многоцветный бесподобный ковер из цветов доводили общий вид до совершенства. Отовсюду доносилось восхитительное пение птиц, их трели наделяли природу живым дыханием, и человеку казалось, будто он в настоящем раю. Здесь росли освежающий хаврцил, сладкий на вкус хондак, а также мандак, кангар, тртнджук. У хаврцила широкие листья и зеленовато-синий плоский стебель шириной в два сложенных больших пальца. Кисловатая сердцевина стебля очень приятна на вкус. Стебель хондака, наоборот, круглый и полый. В отличие от хаврцила, он сладкий на вкус, если снять кожицу. Мандак жарят, предварительно отварив, а кангар солят.

Под горными валунами куропатки устраивали гнезда. По крышам деревенских домов и улочкам свободно гуляли, воркуя, сизые голуби, которых никто не трогал. Охотиться на них считалось грехом.
 

***

Наша деревня жила как настоящая община. Имели собственные хозяйства, но если у кого-то не было тяглового скота или мужчин в доме, соседи распахивали их поля своими волами, сеяли, жали, молотили и отдавали урожай беспомощной или попавшей в затруднительное положение семье. При домах были сады с деревьями, чьими плодами пользовались и соседи, лишенные этих даров земли. Исключение составляли ореховые деревья, к которым нельзя было прикасаться без разрешения. Они находились неподалеку от деревни, в ущелье, по которому протекала речка Татик.

Днем, по понятным причинам, к деревьям было невозможно подойти. Воровать можно было только по ночам, но про «ущелье злых духов» рассказывали такие ужасные вещи, что никто не решался трогать ореховые деревья. Рассказывали, например, будто злые духи всю ночь празднуют свадьбу, а невеста сатаны одевается в украденную из деревни одежду. Наутро позаимствованная одежда опять оказывалась в сундуках молодых невесток с пятнами от яств с сатанинского свадебного стола.

В деревне жил человек по имени Петрос. Однажды этот Пето при мне рассказал односельчанам, что прошлым днем, позднее обычного возвращаясь с поля, услышал на дороге козлиное блеяние.

– Я обернулся, огляделся и увидел козла. Схватил его, набросил на шею веревку и потащил за собой домой. Когда подошли к деревне, козел вдруг натянул веревку, показал сверкающие зубы и спросил: «Пето, правда, у меня козлиные зубы?» А потом исчез.

Решили, что Пето поймал «сатану» в козлином обличье.

Кто бы осмелился после подобных рассказов воровать орехи с деревьев? Но мой старший брат Рубен пренебрегал леденящими кровь историями про сатану, каждую ночь отправлялся в «ущелье злых духов», собирал орехи и с богатой добычей возвращался домой. Как-то ночью, проходя по дороге недалеко от ущелья, один из сельчан расслышал кашель Рубена, забравшегося на ореховое дерево. Этот трус, как говорится в таких случаях, имея две ноги, одолжил еще две. Высунув язык, он побежал в деревню, заскочил в свой дом и свалился у тонира. Вокруг собрались испуганные родственники, позвали соседей. Наконец, придя в себя, он рассказал, что своими глазами видел сатану на ореховом дереве. Этот «смельчак» по имени Санатрук был большим хвастуном. От страха он серьезно заболел. Чтобы «перебить страх», его отвезли в чудотворный монастырь Святого Айрапета Антанака (Սուրբ Անթանաք Հայրապետի ) в селе Мочконк и... вылечили.
 

***

Курдские и армянские пастухи пасли скот на одном и том же поле в пределах своих границ. Достаточно было незначительного повода, чтобы вспыхнула очередная ссора. А повод всегда находился: скот переходил черту, и пастухи начинали обмениваться оскорблениями, обвиняя друг друга в «нарушении границ». Оскорбления сменялись «боем с пращами» ( պարսատիկներով կռիվ ).

«Парсит» (պարսիտ ), как у нас называли пращу, – это кусок тканого паласа, шириной в пядь (թզաչափ). Пращу с камнем несколько раз вращали над головой, а потом, крепко удерживая один ее конец, отпускали другой. Камень вылетал с большой скоростью в сторону противника и сильным ударом сбивал с ног. После боя на расстоянии с пращами разъяренные пастухи бросались врукопашную, били друг друга не только кулаками и камнями, но и пастушьими дубинками из молодых дубов, дело иногда доходило и до ножей. После драки раненые и обессиленные участники с обеих сторон возвращались на «исходные позиции». Моего старшего брата Рубена прозвали «грозой противника» – завидев его, курды в страхе разбегались, оставляя на «поле боя» свои колозы (войлочные шапки), чарыхи и пояса, сшитые из отдельных кусков ткани.
 

***

Однажды, купаясь в реке, я почувствовал сильную боль в животе. Услышав мой плач, ко мне подошел наш сосед Манук, поливавший в это время свой надел на поле. Обняв за спину, он приподнял меня и сильно встряхнул. Боль только усилилась. Манук, как говорится, вместо того чтобы подправить бровь, вынул глаз: стараясь избавить меня от боли в животе, он сместил пупок. Без сознания меня доставили домой и срочно позвали из соседнего села одного курда, славящегося своим умением вправлять пуп. И вот что сделал этот знаток: взял глиняный кувшин, наполнил его каким-то средством, потом, уложив меня на спину, приставил горлышко кувшина к пупку. Я сразу почувствовал, что мой живот постепенно втягивается в кувшин. Потом курд двумя руками взялся за кувшин и с силой дернул. Я приподнялся вслед за кувшином, но в следующий миг кувшин остался у него в руках, а я рухнул обратно в постель. Боль сразу же прошла. Курд вставил мой пупок на место...
 

***

В Клhоке справляли разные праздники – как христианские, так и языческие: Масленицу (Բարեկենդան), Пасху (Զատիկ), Освящение воды (Ջրորհնեկ)... Особенно интересным был праздник Сретения (Պոլնդրեզ, Տյառնընդառաջ). Уже за месяц-два до праздника крестьяне готовили толстые дубовые ветки: опускали, взяв за конец, в тонир и держали до тех пор пока слегка обожженная кора не чернела. Потом ветви смачивали и отбивали о землю, удаляя кору. Обработанная подобным образом ветка называлась «прядью» (Íáõ÷ù), после просушки она загоралась, как лучина. Такие «пряди» хранили для священного костра.

На Сретение вся деревня разжигала один костер – понятно, как много набиралось топлива, каким мощным было пламя. Вокруг костра плясали и пели юноши, девушки на выданье, молодые невестки. Молодые женщины, страдающие бесплодием, бесстрашно прыгали через костер, получали ожоги в надежде забеременеть. А мужчины, выхватывая горящие головешки из костра, бежали с ними в покрытые снегом поля и втыкали в свои наделы, чтобы урожай оказался богатым. Издалека в темноте вырисовывалась любопытная картина «бегущих» по равнине огоньков.

Воткнув в свой надел головешку из священного костра, крестьяне возвращались домой. А вся долина продолжала сверкать огнями в темноте. Но вот чудо – огни с поля начинают двигаться, удаляться, потом останавливаются на новом месте.

Головешки в самом деле двигались – это набожные курды забирали их с наделов армян, чтобы воткнуть у себя на поле…
  

***

Дома в Клhоке строились из валунов, без штукатурки – на глине, которая не могла долго время сохранять прочность кладки. Часто дома разрушались из-за обильных дождей, длившихся по нескольку дней. Стены были два-три метра высотой, без окон. От стены к стены квадратом укладывались бревна, на которые сверху клали новые. Таким образом, последовательно уменьшая величину квадратов, получали коническую крышу «губа» (ղուբա). Бревна покрывали плотной массой тростника или ветвями, засыпали толстым слоем земли и утрамбовывали.

На верхушке конуса оставалось отверстие, «ердик» – единственный источник света в дневное время. Зимой, сберегая тепло, ердик прикрывали крышкой. Черенки веток, устилавших крышу, немного выступали за стены и выполняли роль водостока, который назывался «цвицк» (ցվիցք). Дождевая вода не накапливалась, не попадала внутрь, а стекала по конусообразной поверхности и капала наружу с выступающих концов веток.

Внутри дома держали домашних животных, которые входили через одну дверь с людьми, но дальше сворачивали в дверь «дарабана» (դարաբան) – хлева, огороженного дощатой стенкой от людской половины. Что заставляло людей жить вместе с животными? Неужели было невозможно выстроить хлев отдельно? Разумеется, возможно, но если хлев находился рядом, крестьянин не опасался кражи скота, да и зимой в доме было теплее.

Помет животных выходил через сток под стеной хлева в специально выкопанную яму, где скапливался и мусор из хлева. Содержимое ямы затем использовали в качестве удобрения для полей.

Купались люди в хлеву, нагревая воду в котлах на тонире. Вода выходила через тот же сток, но текла не в навозную яму, а по отдельному желобу попадала в ближайший ручей.

 

***

Под крышами вили гнезда скворцы, высиживали птенцов. Однажды в гнездо, свитое под крышей нашего дома, заползла змея и проглотила птенцов. Их мать металась вверх-вниз, со скорбными криками подлетала к гнезду, хлопая крыльями. А когда ее птенцы навечно замолчали, она в бессильном отчаянии бросилась на острый конец «цвицка» и бездыханная упала на землю.

Отвратительное пресмыкающееся с разбухшим брюхом сползло вниз в хлев и через сток выбралось наружу напиться воды из ручья. Там ее прикончили лопатами возвращавшиеся с поля крестьяне. Но моя мать сокрушалась, что убили нашу домашнюю змею, которая всегда жила под бревнами потолка и была «счастьем» («դովլաթն») нашего очага.

В деревне сеяли яровую и озимую пшеницу, просо и рожь. Как ни странно, ячмень не возделывали, потому что не держали лошадей и не употребляли ячменный хлеб. Сажали также чечевицу и горох, а рядом с домом – фасоль. Выращивали картофель, те же грядки засевали кукурузой и подсолнечником. Обильный урожай давали травы: люцерна (առվույտն) и эспарцет (կորնգանը). Семена эспарцета особенно ценились, поэтому крестьяне с особой тщательностью ухаживали за полями и получали солидный доход от продажи семян. А торговцы из Битлиса, наверное, имели большой куш с его перепродажи.

В нашей деревне держали только крупный рогатый скот: коров, волов, буйволов.

Несмотря на необразованность, крестьяне были очень опытными и умелыми в своем деле. Женщины, молодые невестки и девушки перебирали предназначенные для сева семена, сидя зимой вокруг курси. Из высыпанного на курси зерна они вручную выбирали зерна сорняков, готовя для посева отборный семенной материал.

Поля удобрялись по необходимости. Кроме навоза, ранней весной еще заснеженные поля засыпали золой из тонира, тем самым не только удобряли и обогащали землю, но ускоряли таяние снега.

Обрабатывали землю деревянными плугами. Такой плуг был видоизмененной сохой, к краям которой прикреплялись деревянные дощечки-«крылышки». Обычная соха только проводила борозду, а эта переворачивала слой земли благодаря «крылышкам», как настоящий плуг, потому и называлась деревянным плугом. Пахотный слой засевали, затем бороновали. Борону делали из веток, в нее впрягали волов и, стоя на ней, бороновали засеянные поля. Она превосходно раздробляла твердые комья, разравнивала землю и покрывала ею семена. После этого выкапывали канавки для полива и поле орошалось. Пропалывая ростки, удаляли сорняки. В конце концов, собирали богатый урожай.

В нашей деревне не пользовались телегами на колесах. Их заменяли «бахилы», у которых вместо колес были полозья, как у саней. Тащить груженые «бахилы» по каменистым дорогам было настоящим мучением для волов.

Жали серпами. Связанные снопы тут же отправляли на ток, где их складывали в скирды. После просушки начиналась молотьба без всяких молотильных досок: снопы развязывались и колосья разбрасывались по гумну, по ним прогоняли скот до тех пор пока колоски полностью не перетирались. После этого солому развеивали по ветру деревянными лопатами, отделяя зерно. В 1913 году, когда в деревню завезли веялку, отпала необходимость ждать ветра.

Очищенное зерно собирали на току под ответственность специального «реса» – уполномоченного властями надзирателя. Крестьяне не имели права уносить зерно домой, пока не появятся «заготовщики». Последние измеряли зерно особыми деревянными сосудами: девять доставались крестьянину, а десятый – государству. 


Моя семья


В Клhоке не было священника. Для литургии, венчания, крестин и похорон его приглашали из соседнего села за счет жителей. Если по той или другой причине священник не мог приехать, не служили литургию, отсрочивали венчания и крестины, и самое ужасное – не могли похоронить мертвых.

На руках моего отца – Мухси Мартироса, были наколоты татуировки с изображением сцен рождения и распятия Христа. Он учился в Константинополе, имел прекрасный голос и был непременным участником всех церковных обрядов. По этой причине деревенская община отправила моего отца в Иерусалим для рукоположения в священники. Но, не дойдя до Иерусалима, он был ограблен по дороге. Вернулся домой избитый и полураздетый…

Отец был земледельцем, мастером на все руки, столяром и в то же время единственным грамотным человеком в деревне. Из-за отсутствия в деревне школы он сам обучал у нас дома армянскому языку не только своих детей – меня, моих братьев Рубена и Хачатура, сестру Маро, – но и двадцать семь отпрысков четырех своих братьев (Манука, Саркиса, Аво и Саака), своей сестры и сестры моей матери, а также других деревенских детей.

Однажды Маро нечаянно уронила нашего пятилетнего брата Хачатура с крыши. Моя сестра от страха чуть не умерла, но, к счастью, у Хачатура пострадала только шея. Родители в полном отчаянии, со слезами внесли его в дом, уложили и дали обет отвести брата в храм Святого Антанака Айрапета в надежде на чудесное исцеление. Остригли его светлые волосы и пустились в дорогу. Добравшись до места через два часа, они трижды обошли вокруг храма, зарезали барана в качестве жертвоприношения.

Через некоторое время после исполнения обета Хачатур поправился. Маро вышла замуж в соседнее село и умерла от укуса змеи при прополке крапивы. Она была праведна и оказалась счастливицей: ее обошли ужасы геноцида.

Спустя несколько лет мой отец снова отвел Хачатура в храм Святого Антанака Айрапета, на этот раз для обучения в тамошней школе. Через неделю отца срочно вызвали – с Хачатуром приключилась беда. Во время Великого Поста он зашел вечером с Часословом (единственным учебником в школе) в храм, чтобы помолиться и зажечь свечу. Когда он начал вслух читать молитву «Havatov khostovanem», в которой 24 строфы, и дошел до шестого четверостишия, вдруг большой крест алтаря сдвинулся с места и, перевернувшись, повис. Потеряв сознание от страха, Хачатур распростерся на полу. На шум прибежала монахиня-настоятельница (наша родная тетушка Сатеник) и с трудом привела его в чувство. Ни на один ее вопрос он не смог ответить – отнялся язык. Дар речи вернулся к Хачатуру только при виде отца. Когда Хачатур показал на перевернувшийся крест, отец, поправил его, затем молча взял сына за руку и привез домой. Мой брат пролежал два месяца в постели и наотрез отказался от учебы.

Мой старший брат в 1914 году поехал в Стамбул на заработки. В день его отъезда моя мать Нубар до позднего вечера не заходила в дом, горько плача во дворе. Я ее утешал, обнадеживал, что Рубен через год вернется. А она твердила: «Нет, сынок, я его больше никогда не увижу...»

Так и случилось... Больше мы не видели Рубена.

Когда наступал вечер, мы зажигали масляную лампу. При тусклом, мерцающем в дыму освещении крестьяне, усевшись вокруг курси, рассказывали сказки, но чаще истории о сатане. Эти истории приводили меня в ужас, я дрожал от страха. А когда кто-то вставал и его место занимала темная пустота, я начинал истошно вопить и падал на пол, закрывая лицо руками, пока кто-нибудь не усаживался на свободное место. Потом, в постели, меня снова охватывал ужас. С детства меня мучила бессоница, и когда домочадцы засыпали, мне начинало казаться, что воры, разобрав стену, входят внутрь. (Такие случаи происходили часто. По ночам разбойники проламывали стену, забирались в хлев и угоняли скотину. В случае сопротивления хозяев убивали.) Вот поэтому я и не мог заснуть по ночам, встречал рассвет, обливаясь холодным потом под натянутым поверх головы одеялом. Мне казалось, что разрушают стену нашего дома. В ушах раздавались удары кирки, звук сыплющихся камней, я начинал вопить, будя спящих и поднимая панику. Отец и братья вскакивали с постелей и, убедившись, что все в порядке, начинали успокаивать меня. Однако предчувствие опасности душило меня каждую ночь.

Однажды я, обняв подушку, кружил вокруг раскаленного тонира и свалился в него, потеряв равновесие от головокружения. Успел закричать и позвать мать – что было потом, не помню.

Меня выхватили полуобгоревшим из пламени. Я чудом излечился, после сильных ожогов остались рубцы как память на всю жизнь.

Как-то раз мать взяла меня за руку, и мы вместе понесли обед отцу, работавшему в поле. Отец отложил работу, умылся в ручье и сел обедать. В этот момент я тайком взял серп, подошел к канавке и стал точильным камнем затачивать лезвие. Держа серп в левой руке, точил его правой, и тут разноцветная, как канарейка, птичка села на землю у моих ног. Я инстинктивно махнул серпом. Птичка взлетела, а серп вонзился в покрытую рубцами от ожогов кисть руки. Войдя с одной стороны, острый конец вышел с другой. Я попытался вытащить его, но не сумел. Отец обедал, они вместе с матерью сидели ко мне спиной и нежно беседовали, как вдруг их всполошил мой громкий плач. Как только отец вытащил серп, кровь тут же хлынула из раны. Он, не мешкая, сорвал люцерну, отбил ее камнем, положил мне на рану и перевязал руку. Кровотечение сразу же прекратилось. Впоследствии я узнал, что люцерна содержит в себе много йода и хороша для оказания первой помощи. (В домашних условиях кровотечение останавливали пеплом.)



Три недобрых предзнаменования

Представьте себе ясный небосвод – дети резвятся на лоне природы, щебечут птицы, и вдруг опускается мгла, меркнет солнце, появляются звезды. Ревет от беспокойства скотина, птицы умолкают... Так случилось однажды, когда я купался в реке. Суеверная деревня переполошилась, отовсюду раздавался стук, люди били в жестяную посуду, чтобы «закрывшие солнце дэвы» испугались и исчезли...

Отец без промедления направился в нашу церковь Сурб Геворг и начал звонить в церковный колокол. Вскоре все жители деревни в один голос стали повторять «Господи помилуй» и молиться о возвращении солнечного света.

К счастью, полное затмение было недолгим. Вскоре появилась небольшая светящаяся дуга, которая постепенно увеличивалась в размерах, и через некоторое время небесное светило полностью освободилось от «цепей дэвов», получив прежний сияющий облик. Незнакомые с законами природы крестьяне с облегчением перевели дух, однако сочли это событие плохим предзнаменованием...

 

***

Ясный день. Мы, деревенские дети, резвимся на лугу с яркими цветами, потом, уставшие, заходим в речку поплескаться и половить рыбу. Вдруг небо закрывается черным покрывалом, тускнеет свет солнца... Это летели несметные полчища саранчи, которые постепенно спускались, стремительно опустошали колосящееся поле и устремлялись к следующему. После них оставались только стебли без колосков. Проклятые насекомые размером с воробья, натыкаясь на человека, могли причинить ему вред. В тот год саранча уничтожила весь урожай на полях и обрекла деревню на голод.

***

Необычным было и появление гигантской хвостатой кометы в 1913 году. Помню, как мама разбудила меня, захотела еще до рассвета отвести в церковь. Только мы вышли из дому, как заметили на востоке огромное хвостатое «чудище». Его голова уже поднялась над горизонтом, а косматый хвост, испускавший множество лучей, был еще за горой. Огненный шар оставался на небосклоне до тех пор пока не взошло солнце, заставив его потускнеть и исчезнуть из виду под действием своих лучей. Это была поразительной красоты комета Галлея, которая один раз в 75 лет приближается к Земле и становится видна невооруженным глазом. Среди сельчан опять начались стенания, они решили, что комета предвещает войну или разрушение страны.
 

Геноцид

В один из зимних холодных вечеров 1914 года сельский староста привел к нам на ночевку трех всадников-полицейских. Мы разожгли тонир, накормили их. Когда турки, набив животы, встали из-за стола, их маслянистые взгляды устремились к моей старшей двоюродной сестре Шаке. Слепая от рождения, она была необыкновенно красива, с чудным станом и золотыми косами. Трое псов набросились на нее, собираясь изнасиловать. Шаке не понимала, что происходит, сопротивлялась и звала на помощь. Моего подоспевшего отца полицейские связали, избили и бросили в хлев. Мы с Хечо пытались забрасывать их яйцами. И вдруг – чудо! – в дверь громко постучали. Хечо подбежал к двери, распахнул ее, внутрь стремительно вошли четверо фидаинов и молниеносно разоружили турок. Те не успели в себя прийти, даже не попытались оказать сопротивление. Фидаины вытащили их наружу, прикончили, как собак, бросили в реку и ушли.

Начался призыв на первую мировую войну. Мой отец не подлежал призыву по возрасту, но его забрали на дорожные работы возле Багеша.  В западной части города была церковь Хндир Катар, куда мой отец отправлялся ночью каждую субботу, чтобы утром присутствовать на воскресном богослужении. Однажды он упал в темноте и сломал ногу. Печальная весть дошла до нас, но кто бы осмелился в это смутное время поехать и привезти его домой? В конце концов, брат отца Манук взял это на себя. Пошел к сельскому аге, попросил его о содействии, предложив крупную сумму денег. Тот поручил сопровождение двум курдам. Стояла зима, снежная и холодная. Впрягли в повозку двух волов, устелили войлочной кошмой и толстыми коврами и пустились в путь. С ними отправился и Хечо. Через день они достигли места назначения и остановились заночевать прямо в монастыре Хндир Катар, гостеприимно встреченные настоятелем Погосом-вардапетом. На следующее утро отправились обратно вместе с отцом. После мытарств на дороге они, наконец, добрались до дома – нашей радости не было границ, но продолжалась она недолго...
 

***

В нашей деревне покойников обряжали, зашивали в саван и хоронили без гроба, доставляя на кладбище на специальных носилках под названием «наш» («նաշ»). Покойника опускали в яму, засыпали землей, сверху клали камень – так возникала могильная насыпь. Носилки возвращались в церковь и хранились здесь, дожидаясь другого покойника.

И вот я, приходивший в ужас от одного вида этих носилок, вдруг оказался окружен обезображенными трупами, не удостоившимися захоронения.

Померкло небо. Страшная буря резни разрушила все...

В солнечный апрельский день 1915 года отец пахал наш земельный участок недалеко от дома. В полдень, оставив волов пастись, он пошел домой, а мне поручил пойти и присмотреть за волами, пока он съест «кусок хлеба» и вернется.

Волы паслись спокойно. Вскоре я заметил, что со стороны соседнего курдского села скачут всадники. Они приблизились и безмолвно, не обращая на меня внимания, погнали наших волов к своей деревне.

Громко плача от страха, я побежал домой и рассказал отцу о случившемся. Он не поверил, даже упрекнул меня, что я прибежал домой, оставив волов без присмотра. С сокрушенным сердцем я повторил все еще раз. Наконец, отец поверил, вытер мои слезы и, бросив недоеденный завтрак, последовал за мной.

И что мы увидели?

Со всех сторон деревни угоняли скот в сторону курдского села Соливан. Отец велел мне отправиться туда и присмотреть за нашими волами. Я со слезами подчинился. За мной последовали многие другие дети. Пока мы бежали в курдское село за своими волами, другой отряд вооруженных курдов стремительно ворвался в нашу деревню.   Как страшная буря, сметающая все живое на своем пути, так и эта свора за несколько часов уничтожила нашу деревню, предав все огню и мечу. И не думайте, что в людей стреляли из ружей – пули были дороже человеческой жизни... Людей загоняли в дома, запирали двери и заживо сжигали...

К вечеру благополучная деревня превратилась в ужасный костер. Издалека виднелись языки пламени, рушащиеся дома…

Яркое солнце, птичий щебет, аромат цветов, еще утром утверждавшие жизнь, теперь стали зловещими свидетелями разорения и уничтожения.

Среди погромщиков был знакомый отцу влиятельный курд из деревни Соливан. Казалось бы, какое значение имеет знакомство во время резни? Но свирепому курду было знакомо чувство благодарности. Этот одноглазый разбойник Хасо не забыл, что мой отец был ему хорошим соседом, гостеприимно встречал, часто бесплатно ремонтировал нужные в хозяйстве деревянные вещи, делал новые. Да, палач, участвовавший в уничтожении нашей деревни, запретил убивать моих родителей и вечером привел их туда, где находился я. Мои несчастные родители ударяли себя по коленям и, задыхаясь от слез, скорбели о жене находившегося в Стамбуле Рубена и его полуторагодовалом первенце Айрапете. Я очень любил Айрапета. Невинного малыша один из неверных поднял в воздух и размозжил ему голову ударом о камень.

Родители со слезами рассказывали, как звери разрезали животы беременным женщинам и поднимали на штыки зародышей, как насиловали и тут же убивали матерей вместе с их грудными детьми. Такой участи подверглись все армянские села гавара Татик – в течение нескольких дней десятки сел превратились в кучи пепла.

Курдский ага спрятал моих родителей на сеннике, а меня и брата переодел в расшитую серебром одежду и объявил своими приемными детьми (хотя у него уже было две жены и пятеро детей). Он предупредил, чтобы никто не посмел бросить косой взгляд в нашу сторону. С кинжалом на боку я стал неприятен самому себе.

Скажу, что до геноцида в 1910-1913 годах часто приходили в нашу деревню люди с Кавказа, уговаривали сельчан продавать имущество и приобретать оружие. Старший брат моего отца Саак, который уже давно обосновался в городе Фрезно и приехал в тот год забрать нас в Америку, тоже безуспешно убеждал и отца, и односельчан покупать оружие. Дядя не смог вернуться в Америку и погиб вместе со всеми. Вероятно, и в других деревнях предупреждали о грозящей опасности, но прижимистые крестьяне не верили в надвигающуюся катастрофу. Не продали свой скот, не купили оружия – и сами были зарезаны, как жертвенные овцы...

Одноглазый Хасо не стал менять нам имена и не подверг обрезанию. Две его жены заботились о нас, как о родных сыновьях. Мои родители, прятавшиеся на сеннике, также имели защиту и пищу. Но жить им оставалось недолго...

У Хасо было три взрослых сына, которые в 1914 году обзавелись современным оружием: турецкими винтовками с «собачками» (деталь спускового механизма. – Прим. ред.) вроде русских винтовок Мосина. Во главе со своим отцом они наводили ужас на всю округу. Односельчане предательски донесли турецким властям, что Хасо спас от резни одну армянскую семью и держит ее на сеновале.

Турецкие жандармы дважды приходили с требованием выдать моих родителей – он им отказал. Вместе с сыновьями занял позицию, открыл огонь по туркам и прогнал их из деревни. Когда в следующий раз в результате перестрелки один из жандармов погиб, власти послали целый военный отряд, который окружил деревню и вынудил агу выдать «гяуров». Опасаясь за свою семью, курд, в конце концов, сдал им моих родителей. Мятежного вождя и его сыновей разоружили и арестовали. Но вскоре отпустили и вернули оружие, приняв во внимание, что во время резни армян они «показали героический пример».

Вместе с пятьюстами другими армянами, которых добросердечные курды прятали в своих домах, моих родителей отправили в пустыню. Некоторым курдам поручили конвоировать обреченных на смерть людей.

Когда они вернулись, я узнал, что моего отца расстреляли, тогда мать в гневе бросила в палачей камень и прокляла их веру. Звери пожалели тратить на нее пулю и сбросили в реку с моста.

 

***

Из всей нашей деревни в живых остался я один – мой брат исчез после убийства наших родителей, и я считал его погибшим. Во время резни многие пробовали бежать, но их тоже нашли и убили. Через короткое время над всей долиной Татик поднялся трупный смрад…

Я не мог примириться со своей участью. Бросая иногда взгляд в сторону нашего разоренного села, я вспоминал родных, и слезы слепили меня...


***

Русские войска, в авангарде которых находились армянские добровольцы под командованием Андраника, осенью заняли Битлис. Издалека до нас доносились залпы артиллерии. Мусульманское население было в ужасе. Турецкая армия, не оказывая сопротивления, в панике отступала и заставляла всех покидать свои дома. Разумеется, я не хотел идти с ними, но ага решил женить меня на своей младшей дочке Айше. Бедная девочка, хоть и была немногим старше меня, начала ухаживать за мной. Тайком приносила вкусную еду, не жалела для меня и своих жарких поцелуев.

Что я мог поделать? Навьючив на волов вещи первой необходимости и запас пищи, караван отправился в Хизан. Мы шли через живописные леса, где лозы винограда, обвивавшие стволы дубов, тяжелели от сочных гроздьев. Через два-три дня добрались до Хизана. Город был переполнен бежавшими из разных мест курдами и турками.

Запас еды быстро заканчивался, и начала проявляться дискриминация. Теперь меня кормили не так, как раньше. В первую очередь ели свои, а на мою долю доставались лишь объедки. Айша была бессильна помочь, за всем следили.


***

Хизан был центром области, здесь жили курдские духовные лидеры – шейхи. Их земли обрабатывались бесплатно, их скотина круглый год содержалась за счет простого люда. Для шейхов бесплатно работали не только курды, но и армяне. Шейхи имели право взять к себе домой любую женщину или девушку, держать у себя сколько захочется, а потом, насытившись, либо прогнать, либо оставить у себя в гареме, если она была особенно красивой. Жены шейха считались приобщенными к райским благам, изнасилованные им женщины – счастливицами, их мужья или отцы гордились этим, считая благословением Аллаха.

В 1913 году курдские духовные лидеры подняли свой народ против турецких властей, утверждая, что надо захватить город Битлис и основать независимое курдское государство. Шейхи убеждали свой народ, что они – святые, по их велению выпущенные турками пули поразят самих же солдат. Всякий сброд, вооруженный лопатами, вилами и разномастными винтовками, напал на Битлис и был уничтожен турками. Двенадцать мятежных шейхов были арестованы и приговорены к смерти через повешение в том же Битлисе.

 

***

Наступила весна 1916 года. Продукты закончились. Большую часть скотины зарезали. Для спасения от голода был только один выход – отправиться обратно в Татик и выкопать спрятанное зерно. С одной такой группой послали и меня.

Забрав мешки с зерном, группа собралась назад в Хизан, а меня оставили в селе Соливан. Справедливости ради надо сказать, что мне великодушно дали немного хлеба, зерна и обнадежили тем, что скоро сюда придут русские. Я несказанно обрадовался, хотя внешне не показывал, что хочу остаться.

Весна была в разгаре. В полях созревал богатый урожай самых разных овощей. Кроме того, в домах деревни были закопаны в землю запасы зерна, так что выжить можно было.

Шесть месяцев я оставался один-одинешенек в обширной долине Татик. Моя одежда изорвалась, в своих лохмотьях я стал похож на настоящего дикаря. Припрятанное зерно проросло и приобрело сладкий вкус. На поле уже созрел прошлогодний урожай озимых. Не говорю уже о диких ягодах. Я был единственным хозяином своего «царства».

Повсюду валялись человеческие скелеты. Спасаясь от волков, я проводил ночи на крышах, под их неприятный вой. Самые дерзкие из волков пробовали залезть на крышу, карабкались по стенам, но я отгонял их пастушьей дубинкой и заранее собранными камнями. Раненые звери с воем скатывались вниз, стая приходила в бешенство. Я же гордился своей победой, воодушевлялся, и мои удары становились сильнее. Инстинкт самозащиты придавал сверхъестественные силы слабому существу.

Татик находился в нейтральной полосе. На западе располагались русские позиции, на востоке – турецкие. Между разведотрядами часто случались перестрелки. Несколько раз я пытался пройти к русским позициям, но меня обстреливали, очевидно, принимая за турецкого разведчика, и мне приходилось возвращаться обратно.

Однажды я заметил издали двух всадников, скачущих по «моей деревне». Засомневался, кто это – русские или турки? Для меня большой разницы не было. Даже если это турки, они убьют меня и тоже избавят от всего. Поэтому я храбро встретил их.

Когда они приблизились, я понял по знакам отличия – это турецкие разведчики. Они спросили меня, кто я и как сюда попал. Я по-курдски рассказал обо всем. Тогда турки поинтересовались, что мне нужно. Я попросил их сделать доброе дело и убить меня. Расчувствовавшись, они повторили вопрос. Мне пришло в голову, что надвигается зима, а без огня не выжить. Если не хотят выполнить мою просьбу и оставляют меня страдать, то пусть хотя бы оставят спички. Они оставили коробок спичек. Моей радости не было предела.

Теперь, когда у меня появился огонь, жизнь моя стала «царской». Я перестал употреблять в пищу сырые овощи и зерна. Даже мог молоть зерно и печь хлеб. В любом покинутом доме было все необходимое для этого, а молоть и печь я умел, ведь я был свидетелем обычной работы матери по дому.

Человек-создатель никогда не удовлетворен тем, что имеет, и всегда старается заполучить больше. Это закон природы. Во всех деревнях нашей округи полно было диких голубей, которые вили гнезда под карнизами крыш. Соливан не был исключением. Что греха таить, я понял, хоть и с опозданием, что порхающие днем в небе умные птицы вечером возвращаются в свои гнезда. Днем высматривал гнезда, приставлял по стене лестницу, а с наступлением темноты поднимался по ней и вытаскивал из гнезда пару голубей. Разумеется, при этом не забывал про волков и был предельно осторожен. Как раз созрел посаженный в прошлом году картофель, урожай оказался очень богатым. Таким образом, еды мне хватало. Я был властителем живописного уголка земли без подданных.

Однако понимал, что лето подходит к концу, приближаются дождливая осень и холодная зима. Огонь-то у меня есть, но где найти топливо? Кроме того, зимой на крыше не переночуешь, а волки еще больше озвереют. Надо постараться дойти до русских войск.

Август заканчивался. Как-то раз, когда я, сидя на дереве, наслаждался яблоками, в глаза бросились видневшиеся вдалеке руины моей родной деревни. Сердце перевернулось. Вспомнились веселые и счастливые дни, родительская ласка. Я вытер глаза, чтобы увидеть армянскую деревню Мочконис с ее старинной церковью, куда каждый год приходили тысячи паломников – совершали жертвоприношения, молились и праздновали целыми днями. Перекрестился и попросил разоренный храм стать моей опорой. Воодушевленный, спустился с дерева и пошел не в свое «царство», а на запад. Или сегодня доберусь до русских позиций, или погибну от пуль разведчиков. По течению реки Татик пошел в сторону заходящего солнца.



В отряде Андраника

Солнце вскоре скрылось за горой. Удобное время для того, чтобы двигаться незаметно, хотя возрастает риск заблудиться. В конце концов, добрался я до какой-то деревни. Перепуганный, ходил по кривым улочкам, ожидая увидеть турок или диких зверей. Вдруг до моих ушей донесся глухой стон. Я окаменел от страха, но сразу же пришел в себя. Чего мне бояться – ведь для меня нет разницы между свободой и смертью… Приблизился к стонущему – на земле валялся в крови турецкий солдат. Я догадался, что приближаюсь к русским позициям. Обошел раненого и спрятался в ближайшем доме, уверенный, что за ним придут и заметят меня. Когда вошел в дом, с удивлением заметил на кровати несколько пар мужского нательного белья. Кое-что использовал, чтобы прикрыть наготу, хотя вещи были мне очень велики по размеру.

Вдруг послышались голоса. Мои предположения оправдались: турецкие разведчики вернулись забрать раненого товарища. Было ясно, что совсем недавно произошла перестрелка. Когда турки удалились, я вышел из укрытия и осторожно продолжил путь.

Кальсоны были настолько велики, что я еле удерживал их двумя руками. Вскоре увидел рассыпанные на земле «папиросы». Я понятия о них не имел. В нашей деревне мужчины курили самокрутки. Я решил, что русские солдаты сделали самокрутки, но не успели их выкурить, когда начался бой. Собрал окурки, чтобы потом отдать русским, наполнил ими подол своей широкой рубашки.

Через некоторое время на пыльной дороге я увидел свежие следы лошадиных подков. Нагнувшись, внимательно рассмотрел след: таких подков я еще не встречал, значит, русские недалеко. Недавно сломанные ветки на дереве только подтвердили близость цели. Я поднялся на холмик и увидел в сумерках обширную зеленую долину с разбитыми на ней палатками.

Сердце забилось сильней. Но кто это, откуда мне знать? Вдруг из палатки вышли люди, трое из них побежали ко мне. Когда они приблизились, я испугался не винтовок, а необыкновенных и страшных на вид папах. Потом все понял, приободрился и немедленно перекрестился. Они начали задавать мне вопросы, но я не понимал ни чужого языка, ни незнакомого армянского говора. Снова перекрестился и объявил, что я армянин. Меня взволнованно обнимали, крепко целовали. А когда увидели собранные мною «папиросы» и выслушали объяснения, посмеялись от всей души. Только тогда я понял, что такое папиросы и окурки.

Я попал в отряд армянских добровольцев под командованием Андраника. О храбрости знаменитого полководца слагались легенды. Говорили, например, что он неуязвим, и вражеские пули не могут причинить ему вреда. Возвращаясь с поля боя, он снимает пояс, и тогда пули сыплются из-за пазухи.

Меня отвели к Андранику. Когда полководец услышал мою трагическую историю, его глаза увлажнились. Сжав кулаки, он в ярости обругал турецких извергов, потом встал с места, обнял и поцеловал меня.

Приказал немедленно меня искупать и выдать новую одежду. По совету врача меня кормили только бульоном, пока не очистится «одичавший» желудок. И однажды неожиданно попросили сесть на коня и поехать вместе с разведчиками, показать им вражеские позиции. Я попросил не посылать меня обратно в этот ад.

Андраник уступил и удовлетворился рассказами об особенностях обмундирования и знаках отличия турок, их вооружении. Из моих слов они сделали вывод, что немецких солдат на этом фронте нет…

Через два дня в результате перемен в питании у меня поднялась температура. После того как я поправился, меня перевезли в главный штаб русской армии, который находился недалеко от лагеря Андраника – в Битлисе, в живописной долине Гёзалдара. Историческое название Битлиса – Багеш. Этот город великолепно описан в бессмертном романе Раффи «Искры». Великий романист назвал его «Каменным городом».

В прекрасном городе никого не было, кроме штаба и гарнизона. Турки бежали после резни армян, опасаясь расплаты. В штабе ко мне относились очень хорошо, дарили крестики, серебряные монеты. Я был «сыном штаба», носил специально сшитую для меня красивую одежду, гулял по городским садам. А вечерами духовой оркестр буквально околдовывал меня своими волнующими мелодиями.

 

Перевод Елены Асланян под редакцией Карена Агекяна

Продолжение следует