Вход
Архив номеров

"Нас возвышающий обман". ВАН ЛЕО (1921-2002)

25.07.2009 Диана Степанян
Статья опубликована в номере №6 (21).
Ван Лео, автопортрет.Каир, Египет, 1945. Коллекция: Ван Лео/ AIF. © Arab Image Foundation
Мы уже представляли на суд читателя статьи об армянских фотографах – беседы с Антуаном Агуджяном в «АНИВ» № 5 (14) и Катей Бояджян в «АНИВ» № 5 (20). Наш журнал и дальше намерен продолжать серию таких материалов.

После изобретения фотографии в XIX веке в Европе, именно армяне стали проводниками на Востоке новой технологии и одновременно нового искусства. Это было обусловлено, во-первых, запретом на создание человеческих изображений в исламе, во-вторых, особым тяготением армян к проявлениям прогресса и визуальным искусствам. Большинство фотографов Ближнего и Среднего Востока конца XIX – первой половины XX веков были армянами по национальности.

Братья Бояджян – Левон и Анджело – стали известнейшими фотографами Каира 1940-1950-х годов. Их шедевры были заново оценены уже в наше время, когда поднялась новая волна интереса к черно-белой фотографии. Левон, взявший псевдоним Ван Лео, на сегодняшний день известен гораздо больше, чем его брат, однако самым удачным и плодотворным периодом можно считать именно годы совместной работы. Как это часто случается, не у всех, даже подписанных, фотографий того времени авторство можно определить с полной уверенностью. Однако нет сомнений в том, что именно Ван Лео привносил в свою работу больше творческих экспериментов.

О Ван Лео писали и пишут многие, проводятся выставки, издаются альбомы его фотографий. Но личность этого человека не поддается однозначному истолкованию. По мнению одних, он любитель гламура и красивых женщин, другие считают его замкнутым в себе, одиноким человеком. Каким был на самом деле этот гений портретного фото, сегодня вряд ли удастся сказать с полной уверенностью. Некоторые источники противоречат друг другу, хотя Ван Лео скончался не так давно. Поэтому мы решили познакомить читателей с мозаикой мнений – отрывками из статей, воспоминаний, интервью, появившихся в последние годы жизни Ван Лео или после его смерти. В следующем номере мы продолжим рассказ о братьях Бояджян. Особая благодарность тем, кто предоставил фотоматериалы для статьи, – дочери Анджело и племяннице Ван Лео Кате Бояджян, а также Арабскому Фонду Изображений (Бейрут) в лице Тамары Савайи. 

Диана Степанян


Ван Лео, Автопортрет в студии «Метро». Каир, Египет, 1951. Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян. © Katya BoyadjianИстория начинается в 1928 или 1929 году на плоской крыше дома в Загазиге. Армянский фотограф фокусирует объектив на семье, тоже армянской. Никакого студийного освещения, только дневной свет – на бледном, выгоревшем до серости фото, которое уцелело до наших дней, мы видим маленького мальчика с челкой на лбу и аккуратно подтянутыми носками. Таким был первый контакт Ван Лео с искусством фотографии, и увлечение этим новым миром заставляло его снова и снова посещать студию, проводя в ней целые часы. Много лет спустя, когда у него возникла тяга к самой профессии, именно тот фотограф из Загазига представил его владельцу студии «Венера» на каирской улице Каср аль-Нил. Там Ван Лео – тогда еще Левон Бояджян, не слишком усердный студент Американского университета – научился технической основе дела, хотя хозяин заведения никогда не учил подчиненного фотографировать. Возможно, боялся будущего конкурента.

В то время армяне фактически имели монополию на эту профессию, следуя примеру Г. Лекегяна, который переехал в Каир из Стамбула около 1880 года. Студия Лекегяна, расположенная возле знаменитого отеля «Shepheard», постепенно превратила район между улицей Каср аль-Нил и Оперной площадью в золотоносную жилу каирской фотографии. В тогдашнем Египте, где еще сохранилось некое подобие системы гильдий и отдельные профессии были закреплены исключительно за определенными национальными общинами, доминирование армян в этой области не выглядит удивительным. Греки держали кафе и бакалейные лавки, итальянцы занимались инженерным и типографским делом, мальтийцы работали адвокатами и журналистами. В силу своей восточной восприимчивости и отсутствия религиозных запретов на человеческие и другие образы армяне были лучше всего приспособлены для внедрения и развития в Египте одного из последних эксцентричных проявлений технического прогресса Запада. Многие из них – например, владелец студии «Венера», который специализировался на съемках заправочных станций компании «Shell» – рассматривали новую профессию только как средство хорошо заработать. Но искусству фотопортрета тоже предстояло стать специальностью армян. Из множества владельцев ничем не примечательных студий выделились имена тех, кто подходил к работе по-настоящему творчески.

Ван Лео предстояло стать идеальным примером самоучки. С детства он собирал журналы о кино и фотографии голливудских «звезд». Сосредоточенно разглядывая эти образы, он усвоил, что фотографировать означает схватывать соотношение света и тени, играть ими на лице, с тем чтобы выявить или изменить его черты.

В 1940 году война заполнила Каир тысячами мужчин со всех концов Британской империи и союзных держав. Для развлечения желающих расслабиться солдат сюда съехались театральные труппы, артисты мюзик-холла, танцовщицы отнюдь не самого скромного обаяния. Все старались забыть хоть на несколько дней, что мир охвачен пламенем войны. Это стало нежданной удачей для фотографов и прочих предприимчивых людей, оказавшихся перед лицом настоящего бума. Пользуясь моментом, Ван Лео открыл свое дело (вместе с братом Анджело. – Прим. ред.), вначале очень скромное, в одной из комнат семейной квартиры.

Ван Лео, «Мэй Мэдавар – ливанка». Каир, Египет, 1951. Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян. © Katya Boyadjian

У братьев родилась идея бесплатно фотографировать артисток и артистов легкого жанра, британских и местных, в обмен на рекламу их студии в театральных программах. Публику в театрах составляли главным образом солдаты, желающие в случае удачного для себя исхода боев заиметь памятную вещь, а в худшем случае – оставить для семьи последний образ любимого человека. Поэтому в студию братьев Бояджян обращалось все больше тех, кто хотел получить свой фотопортрет.

В 1947 году Ван Лео приобрел студию на Фуад-стрит у армянского фотографа, репатриирующегося в Советскую Армению. Новая приемная была декорирована и меблирована живописцем Анджело де Ритцем, другом Ван Лео и одним из основателей египетской группы сюрреалистов "Art et liberté". Клиентурой Ван Лео стало космополитическое каирское общество: дамы высокого положения и юные девушки, мечтающие о киноэкране, паши с вощеными усами и левантинские повесы со смазанными бриолином волосами, британские гражданские служащие и артистки кабаре. Кто именно сидит перед объективом, было не так важно. Важнее было то, что каждое лицо становилось новым открытием в искусстве, которым он постепенно овладевал, которое производило иллюзорные отражения реальности посредством алхимии в проявочном растворе. В промежутках между визитами знаменитостей он не пренебрегал съемкой на свадьбах, что приносило все больший доход.

С годами Ван Лео не довольствовался просто совершенствованием своего портретного мастерства. Воображение помогало ему увидеть самые противоречивые аспекты реальности, выработать особый выразительный язык. Жажда радикальной трансформации, рожденная его увлечением актерами как мастерами перевоплощения, сочеталась со вкусом к игре и фантазиям, отмеченным во всех статьях о нем. С 1950 года Ван Лео начал подписывать свои работы собственным псевдонимом, созданным на основе его армянского имени Левон. На вопрос о псевдониме он остроумно ответил: «Все другие фотографы выбрали простые имена: Вардан, Арман, Албан. Я решил выбрать двойное имя, чтобы отличаться от них и привлечь к себе внимание». Голландское звучание имени, возможно, призвано было напоминать о художниках, владевших эффектом светотени. Так это на самом деле или нет, но Ван Лео выделялся именно своим умением использовать свет и тень.

С ростом репутации его моделями становились все более известные люди: певцы Абд аль-Ваххаб (египетский композитор и певец, очень популярный на арабской сцене. Он написал около 10 песен для «Светила Востока» певицы Ум Кальсум, которые стали классикой арабской музыки, создал музыку к национальным гимнам Ливии и ОАЭ – Прим. Д.С.) и Фарид аль-Атраш (известнейший арабский музыкант, композитор и актер, которого называли королем уда. Одно из самых важных имен в арабской музыке XX века – Прим. Д.С.), кинозвезды Омар Шариф и Рушди Абаза (знаменитый египетский актер, выходец из известного дворянского рода Абаза – Прим. Д.С.), писатель Таха Хусейн (романист, эссеист, египетский литературный критик, один из важнейших мыслителей арабского мира XX века; повлиял на многие поколения арабских интеллектуалов, и сыграл важную роль в становлении современной арабской литературы – Прим. Д.С.). Их портреты висели на стенах студии Ван Лео вперемежку с портретами неизвестных клиентов, в первую очередь женщин. На обороте некоторых снимков из этой последней категории была написана карандашом довольно неопределенная, но многозначительная фраза: «Относилась ко мне с большой симпатией». Удивительный парадокс для фотографа, который бросает вызов течению времени, утверждая, что анонимное лицо, образ, отделенный от забытого оригинала, должен заменить память о живом, некогда любимом человеке. Но разве это не составляет неизбежную плату за искусство, которое Ван Лео обратил в жонглирование внешними обликами и довел до крайностей, еще более далеких от реальности?

Ван Лео, «Европейская дама». Каир, Египет, 1946. Коллекция: Ван Лео/ AIF. © Arab Image Foundation

Это объясняет предпочтение неизвестных моделей, которых можно было полностью подчинить своему вдохновению без учета требований сходства, необходимых для портрета известной личности. Выдающихся людей нельзя было принудить долго высидеть при специальной подсветке в студии, способной скрыть или выявить отдельные детали и превратить самое банальное лицо в уникальную фотоработу.

В статье, напечатанной в каирской прессе в 1951 году, можно прочесть, что «…его преследует человеческое лицо, сочетанием поверхностей и углов на нем… «Лицо – это ландшафт», – сказал он мне однажды со своим странным акцентом. Его взгляд напоминал взгляд меланхоличного, развитого не по годам ребенка».

…Актрису из Южной Африки он изобразил лежащей на отрезе бархата с откинутыми назад длинными светлыми волосами, трансформировав ее в райское создание, в богиню, плавающую над золотыми глубинами своих волнистых локонов. Но любимым фото Ван Лео был портрет молодого человека, одного из актеров-танцовщиков, которые выступали в кабаре и театрах Каира. Снимок представляет собой образец «правдивых обманов» (mentir-vrai) по выражению французского поэта Арагона, когда реальность сдвигается в направлении воображаемого, однако не исчезает совсем. Это правда, рожденная из заблуждения. Кожа модели, смазанная вазелином, выглядит как поверхность камня, голова, похожая на голову статуи, выхвачена на черном фоне освещением, которое, кажется, отрицает существование туловища. Ван-Лео почувствовал, что чего-то недостает, и у него возникла идея бросить на шею модели небольшой треугольник света, отраженного куском зеркала. Его удовлетворение этим портретом, возможно, объяснялось успешным устранением элемента случайности, проникающего в каждую фотографию. Несмотря на самую идеально контролируемую аппаратуру, невозможно заранее знать, в каком виде изображение выйдет из ванны проявителя.

Часто предполагали, что Ван Лео и другие, подобные ему, мастера фотопортрета наделяют модели обликом, который те желали бы иметь. Однако, вероятнее всего, снимки отражают наиболее навязчивые, пусть даже неясные, мечты самого фотографа. Лица и тела – это материал, фотограф работает над ними под влиянием только собственной эстетики и своих желаний. Эти соблазнительные женщины с пухлыми губами и накрашенными глазами, танцовщицы, изогнутые сдерживаемым сладострастием, больше выдают авторскую концепцию женской чувственности, чем выражают собственные представления моделей.

Конечно, были и те, кто искал славы в мире целлулоидной кинопленки. Молодые итальянки и гречанки приходили в студию с костюмами в сумках, убежденные, что подражание образам на каирских афишах откроет им двери к успеху. Воспроизведение и стилизация, несомненно, стали одними из первых уроков для Ван Лео, когда он пытался воссоздать идеал красоты, представленный в киножурналах и на гламурных снимках, которые собирал еще ребенком. Можно только представить, с каким удовольствием он применял свою смелость технических решений и внимательный к мельчайшим деталям глаз, снимая участников конкурса двойников, организованного «Journal d’Egypte» в 1952 году. Приходя на помощь тем, кто видел в себе двойников Авы Гарднер или Кларка Гейбла, он использовал все секреты своего мастерства, чтобы воссоздать позы и освещение этих «звезд» прошлых лет – в смешении черт и обликов реальная и неинтересная идентичность модели таяла и исчезала.

Ван Лео, «Тедди Лейн – южно-африканский танцор» Каир, Египет, 1944. Коллекция: Ван Лео/ AIF. © Arab Image FoundationВан Лео, «Тедди Лейн – южно-африканский танцор» Каир, Египет, 1944. Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян. © Katya BoyadjianИ в самом Египте, и во время летних путешествий по Европе Ван Лео фотографировал на открытом воздухе. Не имея возможности контролировать капризы дневного света, он вместо этого играет с рамкой кадра, подчеркивает необычное, чтобы исказить внешний облик таких известных объектов, как венецианский канал, парижский бульвар и даже пирамиды в Гизе. Одним из любимых развлечений Ван Лео был подъем на вершину Большой Пирамиды, откуда он фотографировал тень, отбрасываемую невидимым памятником древней архитектуры. Небольшое число снятых им видов каирских улиц – это в основном фасады кинотеатров, которым придает фантастический облик множество крупноформатных щитов с афишами. Все это составляло часть его сюрреалистского подхода – отслеживания магических аспектов повседневной жизни, остающихся незаметными для обычных прохожих. Человеческие фигуры крайне редко встречаются в этих фотографиях – это анонимные пешеходы или смутные силуэты в рамках окон. Уличные сценки и люди в движении не представляют интереса для Ван Лео. Ему нужно лицо или тело, находящееся полностью в его власти, изолированное в тихом мире его студии. Если он сталкивается с нищим, мальчишкой – уличным торговцем или заинтригован лицом какого-нибудь чудака, он изымает этих людей из окружения и фиксирует в паутине направленных потоков света.

Ритуал для всех одинаков: человек должен пройти через более или менее продолжительное ожидание в приемной, пока под предлогом беседы Ван Лео наблюдает его в поисках позы или мимолетного выражения лица, которое чуть позже попытается запечатлеть. «Я хочу угадать секрет души, спрятанной за внешним обликом», – объяснял он. Если только она существует. На деле гораздо чаще внешние облики, с которыми работает фотограф, не отражают ничего, кроме самих себя, представляя просто достоверную копию без всякой глубины, без всякого значения, кроме самого образа, глядящего из мнимого зеркала, – прямоугольника матовой бумаги.

Входя в большое студийное помещение, где темно и холодно, как под сводами храма, клиенты чувствуют себя странным образом испуганными. Им словно предстоит пройти через некую инициацию, формы которой им еще неизвестны. В центре стоит большая камера с медными и деревянными деталями, подаренная Ван Лео отцом в 1941 году. Под высоко закрепленными прожекторами расположены полукруглый помост и обычное кресло с красной обивкой. Затем ход времени для Ван Лео останавливается, пока он в тысячный раз за последние полвека повторяет одни и те же жесты и движения: переступает через кабели, поднимает кресло, сдвигает один из тяжелых стальных прожекторов. Неподвижный на своем месте, ослепленный сильным светом, субъект изображения начинает чувствовать себя объектом – ничего не видя, он слышит только певучий голос: нужно изменить положение руки, по-другому наклонить шею или направить взгляд, удерживать неудобную до болезненности позу. Добровольная пассивность, самоотречение – это первичное необходимое условие для творческого акта, который заново овладеет чертами лица, с тем чтобы они могли проступить между светом и тенью, будто плавая на поверхности темных вод сна. Проступить образом неизвестного, однако узнаваемого человека.

Ван Лео, Пирамида Гизэ из окон Мэна Хаус. Гизэ, Египет, 1946. Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян. © Katya Boyadjian

…После революции клиенты оставались столь же многочисленными, анонимными и знаменитыми (пусть на смену пашам пришли «Свободные Офицеры») и заказывали снимки, не беспокоясь о цене. Однако представители национальных меньшинств все активнее покидали страну. Анджело, брат Ван Лео и знаменитая фигура ночной жизни Каира, любитель кабаре и коктейлей с шампанским, организатор соревнований на роликовых коньках, в 1961 году переехал в Париж, где открыл фотостудию на авеню де Ваграм. Прибыв летом во Францию, Ван Лео тоже рассматривал возможность переезда сюда на постоянное жительство, интересовался работой в студии «Harcourt», где заказывали свои портреты обладатели самых громких имен в шоу-бизнесе и литературе. Но он был слишком большим индивидуалистом, чтобы стать одним из многих, и счел за лучшее вернуться в Каир. Фотография, которая была для него страстью, профессией, искусством, казалось, все еще имела в Египте многообещающее будущее.

Однако мир вокруг него угасал. Из сотен тысяч живших в стране греков, итальянцев, евреев и армян вскоре должна была остаться только горсть уцелевших – полных горечи и ностальгии. Комната, где Ван Лео ретушировал свои негативы, не изменилась, но отсюда он уже видел другой Египет, которого больше не понимал. Черные лимузины Фуад-стрит (теперь Улицы 26-го июля), элегантные леди в сшитых на заказ платьях, домашние слуги в полосатых атласных галабийях – все это было выметено людьми, которые больше не заботились о хороших манерах прежнего мира, людьми, чья шумная веселость была чужда утонченной студии Ван Лео. Его лаборатория больше не могла оставаться местом за семью печатями, огражденным от шумного мира, чтобы фотограф, как бог-творец, мог порождать черно-белую вселенную, где всякое уродство запрещено.

Ван Лео принадлежал к школе, крайними выразителями которой были Сесил Битон и Хорст – в ее основе лежало желание представить только то, что могло бы украсить существование, изумить и обольстить зрителя. В отличие от фотожурналистов с их стоп-кадрами, которые схватывают личность (страдающую или наслаждающуюся) в разгар жизни, студийный портрет ничему нас не учит. Он приводит нас к удовольствию от красоты, приводит туда, где искусственное расположение объема и света может открыть двери воображению. Величие Ван Лео как фотографа ничем не обязано ни кажущейся экзотичности места его рождения, ни армянскому происхождению, ни краткосрочному золотому веку, которому он был свидетелем. Ван Лео просто относится к разряду немногочисленных портретистов, требовательных к себе и одиноких, которые стали поэтами в изображении своих моделей.

Из статьи Пьера Газио «Портреты гламура» (1997)

 

Ван Лео, Обелиск в Луксоре. Луксор, Египет, 1954. Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян. © Katya BoyadjianФойе было модным в том смысле, в каком бывают модными фойе кинотеатров – четкие линии, кривые. Даже намек на просцениум – поверх стола с изогнутым контуром выцветший красный бархат с зубчиками по краям, призванный произвести впечатление. Просто-напросто все в этом городе покрывается пылью. Красный бархат линяет до темно-розового, некогда элегантное светлое полированное дерево пачкается и темнеет. Во всяком случае, ничто не устаревает в такой степени, как ультрамодное, а фойе студии Ван Лео несомненно претендовало быть таковым.

Позирование в студии оказывалось достаточно сложным процессом. Сама студия, столь же износившаяся, как и приемная, сохранившая тот же безошибочно узнаваемый аромат лучших времен, включала небольшое круглое возвышение – сценические подмостки, на которых следовало расположить клиента, пока рядом Ван Лео возился с громоздкими старомодными осветительными приборами. Прежде чем занять свое место, клиенту следовало просмотреть одну за другой коробки с портретными снимками, чтобы выбрать подходящий образец для своего фото. Снимки знаменитостей – всякий, кто что-то из себя представлял, рано или поздно попадал в эту студию. Известные лица перемежались с неизвестными – все в драматичном черно-белом освещении, в той манере, в какой снимали в 1940-х годах идолов и восходящих звезд киноэкрана.

Фотограф использовал разные трюки. Вас могли снять, закутанным в черное, с головой, просунутой сквозь дыру в ткани, ваше смазанное вазелином лицо могло быть посыпано песком, что придавало ему структуру грубо высеченного гранита. У вас могли вежливо поинтересоваться, какая сторона вашего лица лучше – правая или левая, – и фотограф считал, что вы должны об этом знать. Чем больше постановочных элементов вы хотели использовать, чем больше сменных костюмов приносили с собой, тем лучше. Запечатлеть свое лицо – дело серьезное. «Вы должны правильно сниматься, по крайней мере, раз в десять лет, чтобы могли потом вспомнить, как выглядели», – нараспев произносил Ван Лео, начиная долгое и совершенно противоположное по смыслу дело – создание портрета человека, которого вы, возможно, напоминали, но только в лучшие для себя дни, да и то приблизительно. Освещение тщательно подбиралось, позы находились и фиксировались, а затем заново уточнялись. Работа продолжалась в лаборатории после проявки, когда Ван Лео склонялся над негативами – он всегда использовал самую широкую из доступных пленок, исправляя и дорисовывая все, что считал некрасивым.

Ван Лео, «Таха Хуссейн». Каир, Египет, 1950. Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян. © Katya BoyadjianВ конце концов вас снова приглашали в студию и предлагали сделать выбор из четырех снимков, которые фотограф считал удовлетворительными. Выбранный вами снимок увеличивался до размеров постера, именно за это изделие вы должны были заплатить. Негатив оставался у Ван Лео, вы уносили только отпечатанное фото и могли делать с ним все, что заблагорассудится. Мой выбор одного из четырех предложенных снимков, видимо, не заслужил одобрения Ван Лео. Он слегка нахмурился и спросил, уверен ли я в своем выборе, а затем кивнул. Неделей позже я вернулся, чтобы забрать увеличенный снимок.

Через несколько месяцев раздался телефонный звонок. К моему удивлению, Ван Лео попросил меня заехать в студию. В праздничном настроении, наполнив бокал коньяком, он показал два увеличенных варианта того снимка, который, видимо, мне следовало выбрать. За этот неожиданный подарок я благодарен до сих пор.

Нынешний интерес к работам Ван Лео вполне заслуженный и не может не радовать. Я часто удивлялся тому, как, с учетом ширины пленки и его тонкого чувства освещения, выглядели образы, прежде чем Ван Лео начинал работать над мелкими досадными недостатками, которые не соответствовали его ощущению совершенства. Ван Лео с удовольствием рассказывал историю своей фотосессии с Таха Хусейном. Ее результатом стал единственный, наиболее широко используемый образ Хусейна. По утверждению Ван Лео, это был единственный случай, когда он испытал полное счастье от первого же сделанного снимка. Вряд ли это удивительно – мог ли Ван Лео иметь лучшую модель, чем слепец, не знающий, как он выглядит и, тем более, как он хотел бы выглядеть. Фотографии Ван Лео во многих отношениях решали задачу приукрашивания, но лучше всего решали ее тогда, когда в этом не было необходимости. Странный парадокс в исполнении того, кто прекрасно знал обо всех хитростях фотокамеры, самой непревзойденной лгуньи.

Из статьи Найджела Райана «Сидя в стороне»

 

Детское увлечение звездами Голливуда заставило его мечтать о том, чтобы открыть волшебные способы запечатлеть на пленке таких икон гламура, как Грета Гарбо и Марлен Дитрих. «В 17 лет, – рассказывал Ван Лео, – я начал собирать открытки голливудских звезд. Отец давал мне по пять пиастров, на которые я мог купить десять открыток размером шесть на девять»…

Ван Лео, автопортрет. Каир, Египет, 1945. Коллекция: Ван Лео/ AIF. © Arab Image FoundationСидя в гостиной у Ван Лео, я дышу воздухом того исчезнувшего каирского общества, которое он фотографировал на протяжении своей пятидесятишестилетней карьеры, ловлю ароматы парфьюма красивых мужчин и женщин, терпеливо ожидающих возможности быть увековеченными. Его цель заключалась в том, чтобы конечное изделие стало предметом искусства, смогло приковать к себе взгляд обладателя, который должен был усомниться – реально ли изображенное лицо или всего лишь плод воображения. Неограниченная фантазия и тщательность в мелочах позволили Ван Лео открыть способы управления светом и тенью и проявить свой талант преображать обычное лицо в изысканное произведение искусства. Так, фото Мэй Медавар, неизвестной молодой женщины, пытающейся пробиться в звездный мир кино, обманывает вас, заставляя поверить, что перед вами Вивьен Ли – потрясающая Скарлетт О’Хара в «Унесенных ветром». Точно так же многие принимали портрет Нубара, армянского друга Ван Лео, который в 40-х годах работал гражданским служащим в Египте, за портрет Элвиса Пресли.

Ван Лео говорит, что его вдохновил фильм о докторе Джекилле и мистере Хайде (фильм был снят в 1931 году знаменитым американским кинорежиссером Рубеном Мамуляном и прославился прежде всего эффектной сценой превращения, снятой без применения монтажа, способом, который Мамулян держал в секрете до конца 1960-х годов. – Прим. ред.) с известной темой двух противоположных сторон человеческой личности. Как и доктор Джекилл, Ван Лео преуспел в своих студийных экспериментах, манипулируя освещением под разными углами, терпеливо проводя долгие часы в фотолаборатории за смешиванием химикатов в надежде точно воспроизвести световой эффект в момент кинематографического превращения Джекилла в Хайда. Именно так фотографическая магия Ван Лео сделала из обычного армянского парня странного двойника Элвиса Пресли, тогда еще неизвестного мемфисского юноши.

Кроме темы добра и зла, Ван Лео обращался и к самой неизбежной стороне человеческой судьбы – смерти. Это лучше всего отражено в автопортрете 1945 года, где Ван Лео накладывает друг на друга несколько изображений, чтобы создать образ человека как жертвы рока. Заинтригованная скрытым смыслом фотографии, я спросила о нем у Ван Лео. По его словам, здесь показана неизбежность смерти независимо от положения человека в обществе. Одна фигура отражает жизненные страдания, другая – приближение смерти, третья – образ самой смерти. Этот автопортрет сыграл немаловажную роль в выдвижении Ван Лео на премию принца Клауса. С исторической точки зрения, тема неизбежности смерти может служить метафорой того, как гламур, передаваемый только средствами черно-белой фотографии, обратился в пепел после широкого распространения фотографии цветной. Цветные автопортреты Ван Лео после 1970-х годов – всего лишь запечатленные моменты его жизни. Цветная фотография не предлагала ему света и тени для экспериментирования, для создания образов, способных захватить воображение. Поразительна разница между ранними и поздними портретами Ван Лео: в поздних мы видим стандартное использование цвета по контрасту с высоким художественным и новаторским качеством раннего самовыражения.

Возможно, увлечение историей Древнего Египта привело его к исследованию мрачных тем смерти и бессмертия. Он вспоминал долгие часы в своей комнате за чтением книг о жизни фараонов, чья одержимость идеей существования в загробном мире привела к строительству пирамид в Гизе. Ван Лео любил снимать эти пирамиды и в 40-х, и в 50-х, и в 60-х годах. Хорошим примером может служить известная и непревзойденная фотография Большой пирамиды в Гизе, сделанная из отеля «Mena House», из той самой комнаты, где Рузвельт и Черчилль провели короткую встречу во время второй мировой войны. Тогда в Каире были расквартированы войска со всей Британской империи. Театральные труппы, певиц, танцовщиц доставляли сюда для развлечения солдат, чаще всего через ENSA («Национальную ассоциацию службы развлекательных мероприятий»), которая устраивала роскошные представления в Королевском Доме Оперы…

Ван Лео, Автопортрет Каир, Египет, 1945 Коллекция: Ван Лео/ Катя Бояджян Copyright © Katya BoyadjianОднако гламурное иностранное общество исчезло из Каира после египетской революции 1952 года. Приход к власти патриотических и республиканских сил привел к ликвидации как монархии, так и британского военного присутствия и политического влияния. К счастью, Ван Лео к тому времени приобрел себе клиентов из числа ведущих деятелей нового Египта. В их числе были Фарват Окаша, революционер, офицер кавалерии и историк искусств, будущий министр культуры; Юсеф Сибаи, тоже кавалерийский офицер с литературными склонностями, которому предстояло послужить революции в качестве генерального секретаря Верховного Совета по искусствам, литературе и социальным наукам, затем министра культуры, главы Египетского синдиката прессы, главного редактора ведущей газеты «Аль-Ахрам». Сибаи был личным другом Ван Лео, разделявшим его страсть к кинематографу (многие из романов Сибаи были экранизированы). Еще до революции Ван Лео фотографировал Дорию Шафик, журналистку и ведущую феминистку Египта. Как и более раннее фото Таха Хусейна, фото Дории Шафик стало образцовым и появилось на обложке ее биографии, написанной Синтией Нельсон. Сотрудничество Ван Лео с египетской киноиндустрией тоже предшествовало революции. Среди наиболее памятных фото Фарида аль-Атраша – музыканта и звезды кино из Ливана, друзского аристократа, нашедшего убежище в Каире; Мохаммеда Абд аль-Ваххаба – певца, композитора и актера. К тому же, предреволюционному, периоду относятся гламурные (но уже не до такой степени, как прежде) фото Фатен Хамама, восточной танцовщицы и кинозвезды Амиры Амир, ливанской певицы Сабах, а также Самии Джамал, возможно, самой известной танцовщицы из тех, кто блистал в египетском кино.

Ван Лео оставался холостяком, но монахом никогда не был. Он наслаждался обществом женщин, которым, благодаря его фотографиям, предстояло достичь звездного статуса – таких как Рага Мохаммед Сераг. Ван Лео нашел ее, сфотографировал и завязал с ней дружбу – потом ее превозносили в каирской печати как «великую актрису» и «королеву красоты». Были и другие – одна австрийская подруга Ван Лео называла его Казановой. Это вполне объяснимо, если вспомнить черты его лица в молодые годы, запечатленные на большинстве из 400 автопортретов. Высокое эстетическое качество его работы в определенной степени было подорвано не только отъ­ездом из Египта представителей дореволюционного общества и тенденцией любой революционной эпохи – принижать все гламурное и экзотическое, но еще больше – широким доступом к цветной фотографии с середины 70-х годов. Теперь клиенты хотели получать цветные портреты, и Ван Лео без особой охоты пришлось выполнять их пожелания. Он до сих пор утверждает, что цветная фотография не очень подходит для портретов, хотя вполне годится для свадебных, групповых и паспортных снимков, где важно соответствие изображения и реальности.

Подобно средневековым иконописцам с их духовными и сущностными приоритетами, которые не заботились о физической перспективе, но, безусловно, могли передать ее при необходимости, Ван Лео был способен документировать реальность согласно принятым нормам, но делал это большей частью с материальными объектами. Однако и в этом случае его эстетский подход проникал в перспективу. Он снимал под наклоном ряды пальм в Эл-Марге, минарет мечети, обелиск в Каире, колокольню базилики Сакре-Кер в Париже. Этот наклон ближневосточных и европейских архитектурных памятников странным образом напоминал наклон Пизанской башни.

Несмотря на наступление цветной фотографии, Ван Лео завоевал такую прочную репутацию, что даже в 1990-х годах люди из Ливии, Саудовской Аравии и Европы приезжали в Каир, чтобы заказать ему черно-белые портреты. К тому времени среди его клиентов и посетителей были живущие в Каире иностранные журналисты, фотографы и интеллектуалы, большинство из них составляли американцы, так или иначе связанные с местным Американским Университетом.

Из статьи Вероники Родригес «Ван-Лео. Хронология»

 

Интервью с Ван Лео Акрама Заатари

Ван Лео, «Рага Сераг». Каир, Египет, 1953. Коллекция: Ван Лео/ AIF. © Arab Image FoundationА.З.: Вы известны как портретист. Возможно, вы один из немногих фотографов в арабской истории, который рассматривает фотографию как искусство. Как армянский мальчик Левон Бояджян стал Ван Лео?

Ван Лео: Я родился в Турции в 1921 году, вскоре после Геноцида. Отец работал на Багдадской железной дороге (как служащий немецкой железнодорожной компании он не подвергся депортации вместе с другими армянами. – Прим. ред.). Он встречал многих людей, бежавших из своих деревень, чтобы спастись в горах. Так он встретил мою мать. Друг отца убедил его жениться на одной из девушек, чтобы спасти ей жизнь. Моя мать понравилась отцу, и они поженились. Не было ни священника, ни свадьбы – только пустая комната, освещенная керосиновой лампой.

Мне было три года, когда наша семья переехала в Египет. Вначале в Александрию, потом в Каир, пока, наконец, мы не обосновались в Загазиге. Там отец стал работать бухгалтером в табачной компании «Камсаракан» (судя по названию, ее владелец был армянином по национальности. – Прим. ред.). Меня считали трудным ребенком, поэтому мне пришлось трижды менять школу. Из-за длинных волос люди обычно спрашивали, мальчик я или девочка (смеется). Я никогда потом не приезжал в Загазиг. Но этот город отпечатался в моей памяти, я до сих пор отчетливо его представляю. На берегу Нила находилось казино, отец водил нас туда по воскресеньям. Помню, как в город приехал французский цирк. Когда компания «Камсаракан» закрылась, отец перешел на работу в «Eastern Company» – другое табачное предприятие в предместьях Каира. Там он проработал всю оставшуюся часть жизни.


А.З.: Дома вы говорили по-армянски?

Ван Лео: Да. Но как только появлялись старшие члены семьи, мы переходили на турецкий. Большинство армян из поколения моего отца говорили на турецком. Я был еще мальчишкой, но понимал кое-что из того, что они говорили о геноциде. Отец владел семью языками: немецким, французским, английским, арабским, греческим, турецким и армянским. Например, в бакалейной лавке Загазига он говорил по-гречески.

А.З.: Как вы заинтересовались фотографией?

Ван Лео: Я любил фотографию еще с детства – собирал журналы со снимками звезд Голливуда. Я привык рассматривать эти изображения, размышлять над освещением, костюмами, постановкой кадра. В Каире я работал подмастерьем у Артиняна, владельца студии «Venus» на улице Каср аль-Нил, считавшейся одной из лучших студий в городе. Я работал у Артиняна бесплатно, зато осваивал техническое мастерство. Один из его клиентов – британец – убедил отца, что у меня есть талант. И отец нашел мне работу: я сделал фотографии для большинства служащих табачной компании и групповые снимки бухгалтерского отдела – всего в компании насчитывалось триста служащих и четыреста рабочих. Отец не мог позволить себе снять для меня настоящую студию, поэтому мы открыли в двух комнатах нашей квартиры «Студию Анджело», названную так в честь моего брата, который тоже хотел стать фотографом. Каир все еще оставался небольшим городом – около двух с половиной миллионов жителей. Среди них было много британцев и южноафриканцев (нужно иметь в виду, что южноафриканцами тогда называли белых потомков голландских переселенцев-буров. – Прим. ред.). Однажды британский офицер, актер по профессии, попросил меня сделать несколько фотографий для музыкального спектакля с его участием. Я пообещал бесплатно сделать работу, если они разместят на театральной программе рекламу «Студии Анджело». Он согласился и сказал актерам, что они должны заплатить за собственные снимки, если хотят получить их копии. Так я начал. В 1947 году я перебрался вот в эту студию.

Варжабедян, «Семья Бояджян» (Слева направо: Ван Лео, Искандер, Анджело, Пируз, Алис). Загазиг, Египет, 1927. Коллекция: Ван Лео/Катя Бояджян. © Katya BoyadjianА.З.: В начале вашей карьеры вы были для себя самым частым предметом изображения.

Ван Лео: Это правда. Между 1942 и 1946 годами я сделал около пятисот автопортретов. Я смотрел в зеркало и выбирал рамку кадра, композицию, освещение. Я был совершенно свободен испробовать все – с клиентами далеко не всегда дело обстоит так! Я был молод, мне хотелось риска, эксперимента. Хотелось изучить разные способы освещения лица, зачаровывала возможность менять его черты за счет разного освещения. И, конечно, использовать реквизит.

А.З.: Какими были ваши клиенты в то время?

Ван Лео: Я фотографировал тысячи людей. Иногда я делал один снимок, иногда чье-то лицо меня вдохновляло, я делал десяток и больше фотографий. Однажды сфотографировал нищего, который часто приходил и предлагал мне цветок как повод для того, чтобы попросить несколько монет. Его лицо мне понравилось, и я назвал портрет: «Нищий-философ». Даже снимая людей за деньги, я иногда делал это исключительно для собственного удовольствия. Знаете, некоторые фотографы привыкли бегать за королями и президентами – они считали особой честью снимать известных людей и знали, что это поможет их карьере. Я ни за кем не бегал, фотографировал только тех, кто приходил.

А.З.: Как вы делаете свои удивительные портреты?

Ван Лео: Вначале изучаю лицо. Вы должны правильно его осветить и выбрать угол зрения. Затем наступает решающий момент, когда вы делаете снимок, – выражение лица должно быть точно схвачено. После этого начинается работа в лаборатории, которую нужно выполнить безупречно. Вот почему я никогда никому не позволял помогать мне печатать снимки.

А.З.: Кто считается владельцем портрета?

Ван Лео: Когда заказчики платят за портреты, они в действительности платят за отпечатанный снимок и становятся его собственниками. Фотограф имеет право выставить удачный портрет на витрине своей студии – конечно, с разрешения заказчика. Таким образом, портрет в некотором смысле принадлежит и фотографу, и заказчику. Но негатив в любом случае представляет собой собственность студии. Негатив не покидает стен студии, и это написано на бланке заказа. Я никогда не продаю негативы. Однажды заказчик, который привел в студию женщину, попросил продать ему негативы ее портрета. Он был готов заплатить любую цену. Но я отказался – они не предназначены для продажи. Он настаивал, тогда я принес негативы и сжег их прямо на своем столе у него на глазах. Это было единственным возможным решением. Он испытал такое облегчение! Приблизился и поцеловал меня в лоб.

А.З.: Почему так важно сохранять негативы?

Ван Лео: Послушайте, своей работой фотографы должны зарабатывать себе на жизнь. Сохранение негатива – единственная гарантия того, что заказчик вернется в студию, когда ему понадобится копия. Иногда у него больше нет оригинала – остались только дата или порядковый номер снимка. Но я всегда сохраняю негативы, поэтому могу напечатать снимок заново, даже спустя десятки лет.

Анджело, «Фойе квартиры Бояджян – «Студия Анджело»». Каир, Египет, 1949. Коллекция: Катя Бояджян. © Katya BoyadjianА.З.: А ретуширование? Это важная составная часть работы?

Ван Лео: Все зависит от размера и качества печати. Раньше фотографы нанимали специалистов, которым платили поштучно. Ретушеры неплохо зарабатывали: за фото на паспорт – пять центов, за фото размером с открытку – десять, за свадебное фото – целых пятьдесят. Я занимался ретушированием сам. Не для того, чтобы сэкономить деньги – я хотел быть уверенным в качестве работы.

Инструменты группируются по уровням, как иглы для шитья: одни предназначены для ретуширования отпечатанных снимков, другие – для негативов. Обычно мы покупали импортные инструменты чехословацкого производства. Они были предназначены для ретуширования белых точек на отпечатанном фото – размер подбирался в зависимости от размера точки. С другой стороны, некоторые фотографии вообще не нуждаются в ретушировании. Посмотрите на мой портрет писателя Таха Хусейна – он увеличен без всякой ретуши. Это касается и профиля Нубар. Фотографию называют живописью светом. Это означает, что вы прорисовываете черты лица, проецируя на него свет. Если делать все правильно, ретушь не понадобится.


А.З.: Многие фотографы вашего поколения увлекались съемкой обнаженной натуры. А вы?

Ван Лео: Да, я сделал сотни таких снимков. Но у меня их больше нет, я сжег все десять лет назад из-за фундаменталистов (исламских. – Прим. ред.). Я знал, что опасно иметь у себя такие негативы.

Катя Бояджян, «Ван Лео в своей студии». Каир, Египет, 1997. Коллекция: Катя Бояджян. © Katya BoyadjianА.З.: Трудно ли уговорить клиента раздеться?

Ван Лео: Никому не просто остаться обнаженным перед камерой. Человек беспокоится о том, что образ может выйти в свет, волнуется по поводу шантажа. Есть нечто глубоко личное в таких снимках: на них представлены очень интимные моменты. Как фотограф вы должны хорошо знать своего клиента, прежде чем предлагать сняться в обнаженном виде. В противном случае женщина никогда не согласится. Всех женщин, позировавших обнаженными, я очень хорошо знал. Кроме одной египтянки из Гелиополиса – ей было около двадцати пяти лет, и она хотела сделать серию портретов. Пока я снимал, она начала раздеваться до тех пор, пока не осталась совершенно голой. Я ничего не знал о ней – не знал, чем она зарабатывала на жизнь. Но она была единственной незнакомкой, единственной, попросившей о такой съемке.

А.З.: Мужчин вы снимали обнаженными?

Ван Лео: Нет. Но я снимал атлетов, представляя их тела, мускулатуру.

А.З.: А самого себя?

Ван Лео: Нет, меня это не интересовало.


Катя Бояджян, «Ван Лео со своими фотографиями в доме на ул. 26 июля». Каир, Египет, 2002. Коллекция: Катя Бояджян. © Katya BoyadjianА.З.: Стали бы вы фотографом, если бы пришлось начать все заново?

Ван Лео: Нет. Я люблю свою работу, но проблема в том, что фотограф никогда не станет состоятельным человеком. Талантливый бизнесмен может разбогатеть за пару лет, но не талантливый фотограф. Я провел в этой студии 50 лет и чего я добился? Очень немногого. На Востоке фотографию не уважают. Клиенты просто заходят, не пытаясь заранее условиться о времени своего визита. Большинству нужны только маленькие фотографии размером шесть на девять. «Потом увеличу, если понадобится», – говорят они и платят пятьдесят центов или фунт. Как может мастерство фотографии процветать в таких условиях? Представьте, что к вам заходит клиент, доверяющий вашему таланту, и предлагает авансом пятьдесят или тысячу фунтов. Уверяю вас, в таком случае результат окажется шедевром. Но обычно клиенты не доверяют вам и не платят вперед. Люди не хотят иметь красивый большой портрет – до тех пор, пока кто-нибудь не умрет (сердито). Тогда к вам прибегает вся семья с паспортной фотографией – просят сделать большой портрет из снимка размером с почтовую марку. Вот как думают здешние люди! Если бы я жил в Канаде, я бы стал миллионером. По крайней мере, там люди понимают разницу между искусством и фотографией на паспорт.

А.З.: Но вы же сказали, что не гнались за деньгами.

Ван Лео: Это так. В фотографии вам нужно выбирать между деньгами и искусством. Большую часть выставляемых работ я снял даром, ради собственного удовлетворения. Взгляните, к примеру, на мои фотографии пирамид. Каждое воскресенье я ездил в отель «Mena House» только для того, чтобы их снимать. Я делал это исключительно ради искусства. Когда я работал у Артиняна в студии «Venus», у него свет и камера всегда были выставлены одинаково, поэтому фотографии получались стандартными. Я меняю освещение и положение камеры для каждого клиента!

Ван Лео, «Мерседес – танцовщица кабаре». Каир, Египет, 1945 Коллекция: Ван Лео/ AIF. Copyright © Arab Image FoundationА.З.: Вот уже больше семидесяти лет вы живете в Каире, ваша студия на улице 26-го июля открыта почти пятьдесят лет. Как изменился город за это время?

Ван Лео: Когда я впервые здесь очутился, все вокруг выглядело, как в Европе. Самыми престижными магазинами владели еврейские торговцы, армяне были ремесленниками – ювелирами, портными. Было несколько богатых армян, таких как Нассибян – монополист в торговле европейским фотооборудованием. Он имел магазин на Фуад-стрит и киностудию в Фагалле. Жил как король, имел «Кадиллак» и водителя-бербера. Но он давно уехал из Египта. В действительности большинство богатых бизнесменов покинули Египет в 50-х. В 1952 году вся деловая часть города была сожжена, мою студию едва не разрушили, ювелирный магазин на первом этаже сгорел, как и многие другие. Потом случилась революция. Потом Суэцкий кризис, все эти войны с Израилем. Здесь не было ничего похожего на нормальную жизнь! Я остался в Египте из-за своей студии – только она удержала меня от отъезда. Теперь я думаю, что, возможно, ошибся. Греки, итальянцы, евреи – все они продали все свое имущество и уехали. Евреи были первыми. Здесь есть выражение: «Страна без евреев – страна без богатства». Мой отец вложил кое-какие деньги, купив акции на бирже. Во время национализации все это было конфисковано правительством Насера. Я должен признать, что не уверен, устроил ли Насер войну с Израилем или со всеми вокруг, включая нас, жителей Египта. Но я люблю эту страну и привык здесь жить. 


А.З.: Что случится с вашей студией?

Ван Лео: Меня это больше не беспокоит. Я думаю, что закончил работать. Мне следовало сделать это десять лет назад. Мой двоюродный брат написал мне из Ливана, приглашая жить к себе. Но я не ответил. Лучше я останусь здесь.

А.З.: Что вы думаете о сегодняшней фотографии?

Ван Лео: Фотоискусство мертво из-за цвета и видео. Никто не идет в студию, чтобы сделать свое фото. То же самое произошло с искусством портного: сейчас все покупают готовую одежду, и сотни портных остались без работы. Но я верю, что фотография вечна. И не только потому, что я сам фотограф. Люди любят новую одежду, но она выходит из моды или изнашивается. Портрет и через семьдесят лет прекрасно выглядит. Посмотрите на мою фотографию в семилетнем возрасте – без нее я никогда не вспомнил бы, что позировал именно таким образом, носил такую одежду. Фотография – это свидетельство.


Продолжение следует.