Статья «Кувшинный человек» («Анив» №19, 2008г.) была посвящена некоторым проблемам отношения армянского общества к своей государственности. Продолжая тему, рассмотрим фактор, который иногда считают важным – пресловутое тяготение нашей нации к иным масштабам, большим, чем масштабы Армянского государства.
Наблюдатели со стороны увязывали такое тяготение с привычными для армян имперскими рамками. На рубеже XIX-XX вв. известный исследователь Г.Ф. Линч, пропутешествовавший практически по всему Армянскому Нагорью, так оценивал идеи о независимости Армении: «И если бы старый идеал (независимости – К.А.) мог быть снова осуществлен, можно ли быть уверенным в том, чтобы армяне в XX столетии захотели возродить государственный строй, который сузил бы сферу их деятельности с целой большой империи до тесных пределов маленького государства?» На круглом столе «Армянство и Империя» («АНИВ» № 2, 2005 г.) тему масштабов подняла С. Лурье: «В основе армянской имперскости лежит тяга к большим масштабам. Современная Армения слишком мала, чтобы она могла удовлетворить армян. Мне кажется, что заниматься государственной деятельностью в таких мини-масштабах армянам просто неинтересно». Если Линч говорил о предпочтительности имперских масштабов для армян Османской империи, то Лурье спустя более столетия говорит о предпочтительности для советских и постсоветских армян масштабов СССР. В целом представления как Линча, так и Лурье об Армянстве достаточно поверхностны и тенденциозны, но все же стоит обратить внимание на черту, которая так резко бросается в глаза со стороны.
Тему подхватывают и некоторые армянские авторы, видя в упомянутом тяготении свидетельство высокого предназначения Армянства, его потенциала, рассчитанного на большие свершения. Изначальный потенциал Армянской Цивилизации на сакральном пространстве Нагорья действительно позволяет верить в такое предназначение. Но сторонние наблюдатели имеют в виду совсем иное: не созидательное стремление к постановке и решению собственных масштабных задач, а расчетливое желание интегрироваться в чужую масштабность, предпочтение ее из практических соображений удобства.
Но что значат слова «армяне», «армянам» в приведенных цитатах? О чем речь: о сумме личных устремлений или общенациональном векторе? Говорим ли мы об армянах как об этносе, то есть сумме частных лиц или семей, или как о нации, когда рассматриваются проявления самоорганизации в жизни народа? Не пытаемся ли неправомерно обобщить на весь народ выводы о некотором слое общества?
В свое время армяне стремились в такие центры, как Константинополь, Тифлис, Баку, последние двадцать лет перебираются в Лос-Анджелес и Москву – но не за какими-то державными «масштабами», не для того чтобы поучаствовать в геополитических битвах или становлении нового «мирового порядка». Если часть армян и тянется к масштабам, то не совокупно, как общность, как нация, а по отдельности как ее представители. Ехали и едут в поисках работы, лучшей жизни и больших возможностей. Таковы обычные векторы миграции: в крупных городах с теми же целями концентрируются представители и других диаспор – русской, китайской, еврейской, турецкой. Правомерны ли обобщения насчет тяги к имперским масштабам, если армяне прекрасно себя чувствовали в крохотном Ливане, пока там не разразилась гражданская война, после Геноцида сроднились с Францией, тоже не сверхдержавой по меркам XX века?
Все дело в соотношении с тем, что находится на другой чаше весов, – с положением в Отечестве. В странах, где четыре вышеперечисленные диаспоры являются титульными нациями, государство, армия, патриотическая идеология играют очень важную роль. Пусть даже эти страны находятся в разных «весовых категориях», сегодня они обладают достаточно серьезным потенциалом. Наш случай выделяется нерасположенностью армянского общества на родной земле к государственному строительству, эффективному ответу на вызовы времени и непропорционально большой долей людей, готовых оторваться и уже оторвавшихся от Отечества. Слишком многие все еще живут с этническими представлениями, считая главным очагом Армянства собственную семью, где оно существует на бытовом уровне, вне всякой связи со средой – с тем, что происходит «за окнами дома» и где вообще находится этот дом.
Отторжение от армянского общественного бытия особенно характерно для бывших советских армян. Наше поколение, досыта наевшееся обязательных пионерии, комсомолии, стройотрядии, наслушавшееся во время праздничных демонстраций фонограмм с громовым «ура», вольно или невольно передало следующим поколениям свое тотальное неверие в коллективную социальную активность – нежелание брать на себя ни грамма «общественной нагрузки». К несчастью, это перенеслось в независимую жизнь, когда нам как воздух стало необходимо совсем иное отношение.
Армянское начало слишком часто замыкается в семье и постепенно съеживается до нескольких сувениров в гостиной, фраз бытового обихода и праздничных блюд. Так путешественник старается облегчить свой постоянный багаж самым необходимым, оставляя в сумке свободное место. Человеку кажется, что сведение армянской части духовного багажа до размеров бритвенного прибора позволит ему легче осваивать профессии, языки, технологии, идеи, адаптироваться в любой среде, принять новое гражданство и обрести лояльность к новому «перспективному» обществу. Динамические характеристики такого армянина действительно очень высоки – он постоянно готов к «уходу» как к привычному ответу на разного рода «вызовы» и негативные стороны жизни. «Большие пространства» издавна рассматривались как место для такого ухода или бегства. Речь шла не о том, чтобы освоить или овладеть в национальном смысле обширными пространствами, а о том, чтобы туда «вырываться», «выскакивать» по отдельности и действовать ради частной выгоды с использованием системных достижений иного общества (см. диалог «Семья – Народ – Государство» в «АНИВ» № 17, 2008 г.).
Мы так еще и не осознали, что нынешние тяготы на Родине создает нам уже не чужая власть, с которой у нас не хватит сил тягаться, а мы сами. И, значит, в нашей воле изменить положение вещей. При сильной эмоциональной связи с родной почвой и родным обществом мы в большинстве своем еще не способны принять эту связь как некоторую форму ответственности, перевести из сферы чувств в область реальных дел, вернуться обратно от этнической психологии к национальной.
Получив независимость, мы не захотели в нее поверить, радикально изменить свое отношение к общественной жизни. Вместо этого мы поверили в подчинение глобальным раскладам, так похожее на прежнее подчинение империям. Это ложное ощущение собственной «малости» и фатальной беспомощности очень удобно тем, что избавляет личность от всякой ответственности перед обществом и государством. Как и раньше, оно позволяет атомизированному большинству приобрести в качестве частных лиц неограниченную свободу от Отечества, Армянского Нагорья. Отсюда избыточная активность мобильного элемента.
Говоря о мобильном элементе, мы, конечно же, имеем в виду не только отток населения из Армении и вообще не вкладываем в понятие мобильности однозначно негативное содержание. Возможность без проблем сменить работу, место жительства в пределах своего города или страны уже означает мобильность. Население крупных городов, в первую очередь столичное, мобильно по определению. Но мобильным может быть и сельское население – например, в Джавахке, где для мужчин традиционно принято отходничество.
До Геноцида мобильное меньшинство было более заметным, чем патриархальное, проросшее корнями в почву крестьянское большинство. Именно по этому меньшинству судили об армянском народе. В силу отсутствия армянского крупного и даже среднего (за исключением горстки карабахских меликов) светского землевладения практически все элиты, которые к XIX веку задавали тон в армянской общественной жизни – высшее духовенство, торгово-предпринимательский класс, зажиточное ремесленничество, интеллигенция, – относились исключительно к мобильному элементу. Геноцид нанес по патриархальному большинству страшный удар, сократив в разы его относительную долю. Общемировые тенденции развития XX века и теперешняя глобализация постоянно пополняли и пополняют мобильный армянский элемент за счет скудных остатков патриархального.
Нет спору, все наши национальные деятели стали таковыми, пройдя через опыт мобильности. Однако в отсутствие развитых государственных и общественных структур подобные биографии остаются редким исключением. Активность армянского мобильного элемента большей частью напоминает известное из школьной физики «броуновское движение», когда каждый занят решением собственных личных задач на «нижнем уровне». Такие «свободные атомы» или чаще семьи-«молекулы» быстро адаптируются к незнакомым условиям, легко воспринимают все новое и современное, распространяются на обширной территории, стремятся в центры концентрации ресурсов. Но это не уникальная наша особенность, и не дает оснований говорить о каком-то особом армянском тяготении к большим масштабам.
Под стремлением армян к большим масштабам часто подразумевают не столько тяготение к переселению, сколько особую лояльность и преданность империям. Действительно, наряду с вектором сопротивления империям постоянно имел место и вектор служения. Но каждая империя тем и отличается от национального государства, что на этапе роста и подъема ей служат представители разных народов. На основе вполне понятного стремления к личному успеху, почестям, привилегиям с течением времени формируется индивидуальная или наследственная в роду лояльность, когда личный интерес становится неотделимым от имперского. При многовековом отсутствии национального государства люди со складом «служивых» не идут пробуждать национальное сознание в качестве учителей, поэтов, журналистов, агитаторов, партизан и народных мстителей. Они идут туда, где могут служить, где уже есть служба со всеми ее атрибутами. Их служба нации начнется тогда, когда немногочисленные герои и мученики сделают свою часть работы.
Но где здесь наша отличительная национальная черта? В Российской империи несравнимо большую роль играли немцы, в Османской – греки. При всем героизме солдат и офицеров-армян у нас нет серьезных оснований принижать вклад других наций СССР в победу над фашизмом. Как граждане государства армяне одинаково верно служили не только большим империям или государствам имперского типа, но и Польше, послеосманскому Египту, современным Франции, Ливану и т. д. Армянское личное служение империям известно гораздо больше, поскольку история империй несравнимо больше тиражируется и популяризируется в мире.
Что касается коллективного служения, типичным, на мой взгляд, примером можно считать формирование армянских добровольческих дружин в составе российской армии на Кавказском фронте Первой мировой войны. За несколько лет до этого царизм и партия Дашнакцутюн были злейшими врагами. Со стороны царского правительства – аресты, тюрьмы, ссылки, провоцирование антидашнакских и антиармянских настроений среди кавказских татар и грузин. Со стороны дашнаков – революционная деятельность, покушения на видных сановников вплоть до главноначальствующего на Кавказе Голицына. С началом войны партия решила, что интересы Армении совпадают с планами Российской империи, царское правительство сочло нужным в условиях мировой войны использовать даже армянских революционеров. Каждая из сторон хотела использовать другую в своих интересах. Это касается не только армянского, но и любого другого коллективного служения империям, о котором можно говорить как о национальном. Так, например, польские соединения присоединились к армии Наполеона совсем не потому, что прониклись идеей особой мировой миссии Французской империи или обаянием личности императора – в поражениях России, Австрии и Пруссии они видели залог восстановления Польши.
Армянское служение другим странам и империям смотрится так выпукло лишь на фоне недостаточного служения армян Армении. Что касается армянских воинов, они всегда верно исполняли свой долг даже тогда, когда оказывались во враждующих армиях – такое не раз случалось на протяжении истории. Даже в турецкой армии в Первую мировую войну армянские солдаты служили честно пока их не начали разоружать и расстреливать. Личные отвага, доблесть остались при нас, была сломана только вера в то, что их можно и нужно поставить на службу Армении. Точнее было сломано еще более глубокое чувство, лежащее в основе этой веры, – чувство единственного хозяина своей страны, своей земли.
В этой ситуации любое государство – арабское, французское, русское, американское, советское, иранское – становится для армян практически своим, если они там могут иметь статус равноправных граждан, оставаясь в культурно-бытовом отношении армянами. Дело здесь не в масштабах, не в какой-то особой «цивилизационной близости» (модный термин у нынешних армянских публицистов). Если этот фактор действительно играет роль, значит, мы имеем несколько разных армянских народов: один чувствует близость с Россией, другой – с арабским миром, третий – с Францией, четвертый – с Грузией (ведь не только постоянным давлением можно объяснить рекордно большое число армян, сменивших свою национальную идентичность на грузинскую) и т. д.
Говорят о том, что армянам как нации привычно и естественно быть частью чего-то большего, их притягивают масштабы имперской политики, экономики, идеологии и культуры. В доказательство приводятся слова Гранта Матевосяна, сказанные в самые тяжелые и «темные» для независимой Армении годы: «Для гражданина Армении самая большая утрата — это утрата статуса человека империи. Утрата защиты империи в лучшем смысле этого слова, как и утрата смысла империи, носителем которого всегда была Россия. Имперского человека мы потеряли. Великого человека, возвышенного человека, утвердившегося человека. Можете называть этого человека дитем царя, дитем Москвы или же дитем империи. И я осмелюсь утверждать, что армяне, начиная с 70-х годов прошлого века и по наши дни, были более возвышенными, более могущественными и, хотя это может показаться парадоксальным, более свободными армянами, чем те, которые освободили нас сегодня от имперского ига».
Замечательный армянский советский писатель очень близко к сердцу принимал все происходящее вокруг, наговорил самых разных вещей, и матевосяновских цитат можно набрать для доказательства совершенно противоположных точек зрения. На Второй Уитлендской конференции по литературе в Лиссабоне – ее организовал Уитлендский фонд (Нью-Йорк) в мае 1988 года – Матевосян говорил: «Без влияния Запада на советскую культуру и советского человека мы, возможно, все еще находились бы во власти страшной диктатуры, подавлявшей нас ранее, но времена диктатуры прошли, и случилось это благодаря влиянию Запада. Сталин был сперва развенчан в западной культуре, мы пришли к этому лишь во вторую очередь. Знакомство сначала с Сент-Экзюпери, затем с Уильямом Сарояном, Уильямом Фолкнером, Феллини и многими другими было источником огромной радости для меня лично и произвело революцию в нашей культуре. Благодаря этому влиянию мы узнали, что у нас есть собственная культура...»
Буквально двумя годами раньше в предисловии к переизданию книги «Твой род» (1986) Матевосян без всяких оговорок упоминает о «сегодняшней возродившейся и уверенной в будущем Советской Армении».
А незадолго перед смертью, в предисловии к русскому переводу «Горящих садов» Гургена Маари (2001), Матевосян пишет по поводу оценки автором деятельности армянских политических партий в начале XX века: «Он мог бы осудить национальные партии в 20-30-е годы, когда торжествовало этакое чужелюбие, отрицание собственной истории и интересов, теперь же – не мог (речь о 60-х годах, когда создавалась книга. – К.А.): с откровенным шовинизмом, урвав каждый свою долю, сильные мира сего интернационально и вселояльно распростерли под небесами неоглядные свои отечества и начертали на их границах: «Блажен родившийся турком», «Я горжусь тем, что я русский»…»
Для чего так подробно останавливаться на цитатах из величайшего армянского прозаика второй половины XX века? Ни в коем случае не для того чтобы дискредитировать его как личность – такой «публицистический стиль» никогда не служил пользе дела. Дело публицистики – не пачкать людей, а заниматься явлениями, тенденциями. Вот и здесь речь идет о характерном явлении. Такие кардинальные перепады оценок и даже сосуществование противоположных мнений характерны не только для замечательного писателя, не только для нашей творческой элиты, но и вообще для армянской интеллигенции, образованной части общества – все воспринимается слишком эмоционально и ситуационно. По одному поводу, в свете одних событий можно с искренним пафосом говорить о восстановлении независимости как осуществлении вековой мечты армянского народа. Очень скоро – по другому поводу, после каких-то сильных впечатлений, высказаться о независимом армянском государстве в самых уничижительных выражениях и превозносить как образец советскую империю. Под действием других кратковременных эмоций столь же искренне благословлять Запад за его влияние, спасшее от диктатуры советскую культуру и советского человека. Это не эволюция представлений, это просто нервная, перевозбужденная реакция на каждую пару-тройку фактов, событий, заставляющая разворачивать на 180 градусов основополагающие убеждения. Реакция людей, которые столетиями не чувствовали под ногами твердой почвы, не жили на своей земле хозяевами, вынуждены были подстраиваться и подлаживаться под какие-то непонятные им перемены. Но ведь есть, должны быть вещи, которые, подобно вере в Бога, не могут зависеть от потока событий и эмоций. Такие вещи у нас действительно есть: ничто не способно заставить нормального армянина прилюдно хулить своих родителей или детей. И это только доказывает первоначальный вывод: мы пока еще живем в большинстве своем как этнос – когда род, семья составляют альфу и омегу бытия.
Нельзя сбрасывать ни одно из мнений со счетов, даже если они высказываются на фоне эмоционального перевозбуждения, когда кажется, что на всем земном шаре только в Ереване возникают бытовые проблемы, только здесь есть необязательные люди, только здесь чересчур жарко летом и слишком холодно зимой, только здесь имеют место бюрократизм и коррупция. Нет спора, первая из матевосяновских цитат отражала и по сей день отражает определенные настроения в обществе. Гораздо престижнее быть гражданином огромной державы, первой запустившей человека в космос, чем маленькой страны, которая пока еще борется за выживание.
«… империя почти ничего мне не дала, кроме очень важной вещи – статуса имперского человека. Я стоял с распрямившейся спиной, высокорослый среди высокорослых, имел отношение к звездам, атому, крупным международным деятелям, мог острить по поводу Черчилля, не знаю что еще – высмеивать какого-нибудь большого человека», – утверждал Матевосян. Характерно, что в моменты прилива любви к империи писатель все время переходил на масштаб личности, отдельного армянина, избегая говорить о народе, нации – в этом случае он сам наверняка почувствовал бы фальшь. «Иметь отношение», «острить» и «высмеивать больших людей» отдельный армянин может и сейчас. Для кого-то это повод гордиться собой, но уж точно не для нации.
Здесь есть смысл вкратце напомнить оценки империи, данные в статье «Кувшинный человек» («АНИВ» №19). Можно спорить о многом, но невозможно отрицать, что империя по определению враждебна всему национальному, а уж советская империя открыто провозгласила одной из важнейших своих целей упразднение наций. Наряду с лобовыми атаками национальное постепенно разъедалось и выхолащивалось изнутри, при этом внешняя оболочка в виде культуры современного уровня с этнической спецификой на первый взгляд становилась даже краше.
Опираясь на свою любимую цитату из Г. Матевосяна (первую из вышеприведенных), С. Лурье пишет: «Имея свою комнату в Ереване, армяне ощущали Домом весь Союз, оставаясь армянином, армянин одновременно был и имперским человеком, с его широтой кругозора, величием и масштабностью мышления». Но постулат о том, что вне имперских масштабов не существует ни широты кругозора, ни величия, ни масштабности мышления, так же нелеп, как утверждение о том, что многофигурные настенные росписи в каком-нибудь московском ДК сталинского периода выше небольшой, сотворенной в глухом захолустье картины Ван-Гога.
В «Кувшинном человеке» уже было сказано о том, почему культура пользовалась в империи столь высоким статусом – необходимо было сформировать искусственную имперскую легитимность, столь отличную от естественной легитимности национального государства. Раз уж мы упомянули полеты в космос, нельзя не сказать о науке и передовых технологиях. Всякой империи жизненно необходим второй, противоположный полюс, полюс Зла, против которого она ведет перманентную борьбу. В Советском Союзе никто и не думал скрывать, что научные и технологические достижения – в том числе, конечно же, ракетостроение и космонавтика – служат делу «исторического противоборства» двух систем. Если мы и дальше будем разбирать все составляющие имперского величия и могущества, мы увидим единую для всех империй логику развития, продиктованную задачей вечной войны с полюсом Зла.
Сам факт наивного возвеличения или столь же наивного развенчания армянами СССР с опорой на какие-то частные явления (с одной стороны – космос, образование, социальные гарантии, творчество гениев в науке и культуре; с другой – подавление, запреты, страх, ложь) показывает, насколько ограниченным и провинциальным в восприятии столь масштабных явлений оставался «великий», «возвышенный», «утвердившийся» человек. Будь он рядовым армянским гражданином Советского Союза или поэтом, которого переводили на языки народов СССР и печатали стотысячными тиражами, ответственным партийным работником, заседавшим в ЦК КПСС в Москве, талантливым инженером, создающим уникальную технику на предприятии союзного подчинения, лауреатом-академиком, участником множества международных симпозиумов – этот «великий имперский» армянин оставался все тем же, политически неисправимо наивным. Нагим он вошел в советскую империю, нагим из нее выбрался, и хорошо еще, что выбрался живым.
Дело не в масштабе ума, не в способности схватывать и анализировать с «высоты птичьего полета» – того и другого у армян всегда было с избытком. Дело в этническом патриотизме, интересующемся не столько народом, сколько собственным отражением – соотечественником. Нельзя путать армянина как атом, частное лицо, для которого престижна причастность к большому и громкому, престижно быть ординарцем Наполеона или наркомом Сталина, и Армянина как «Я» нации, которого «возвеличивает», «возвышает» и «утверждает» только успех армянского дела, которое сами армяне замыслили, начали и успешно довели до конца – пусть даже его участники остались незаметными, осужденными на безвестность.
О чем должны были думать безвестные воины Нжде в Сюнике, когда уже не оставалось надежды не только отстоять Армению, но даже удержаться за эти горы? Они не могли поддержать свой дух тем, что составляло предмет гордости матевосяновского «великого» и «возвышенного» человека. Не могли сказать себе, что «моя страна» запустила человека в космос, имеет ядерное оружие, занимает одну шестую часть суши, на всех континентах выступает в качестве глобальной силы. У них вообще уже не было своей страны, сожранной соседями с разных сторон. Они не могли рассчитывать, что их имена посмертно будут выбиты на мраморе колоссального мемориала – одного из тех, на какие способна только империя. Но они продолжали, казалось бы, бессмысленное сопротивление и не ушли до тех пор пока советская властью не согласилась признать Сюник в качестве части социалистической Армянской республики.
В советское время мы жадно интересовались тем, кто из известных «деятелей», маскирующих свое армянство, на самом деле армянин. Например, мы по сей день гордимся маршалом Худяковым (Ханферянцем), который на самом деле всю жизнь скрывал свое армянское происхождение как самый тяжкий грех – даже от жены и детей. За тридцать с лишним лет со дня ухода юношей из отчего дома до своего ареста госбезопасностью в 1949 году он не послал ни одного письма домой, ни разу не посетил в карабахском селе Мец Таглар родителей и братьев, которые считали его погибшим в Гражданскую. В конце концов, его армянское происхождение было «разоблачено», а в сталинское время сокрытие своих настоящих паспортных данных сразу влекло за собой очень серьезные подозрения. На маршала навесили все что можно: традиционный по тем временам «шпионаж в пользу Англии», конвоирование 26 бакинских комиссаров к месту расстрела и пр.
В статье из «Красной звезды» (январь 2007 года) Виталий Мороз легко опровергает позднее придуманную легенду: якобы друг и командир Худяков, умирая в Гражданскую на руках Арменака, завещал последнему свою саблю и свое имя. «Ведь истинного Худякова Сергея Александровича, кажется, не было в природе, – пишет исследователь. – Не числился такой среди молодых бакинских большевиков, не служил в том самом 289-м стрелковом полку, который упоминается в легенде. Да и в послужном списке самого Худякова-Ханферянца этого полка нет. В Вольске следов Худяковых, у которых там якобы родился сын Сергей, найдено не было. И еще деталь: дата рождения, которую с самого начала службы в Красной Армии указал Сергей Худяков, точно совпадает с датой рождения в Большом Тагларе Арменака Ханферянца. Будь у армянского юноши чужой документ, совпадение было бы невозможным». Автор вполне резонно считает: «Юный Арменак вполне мог допустить свойственную возрасту ошибку: полагая, что русскому в этой жизни многое дается легче, чем армянину, записался в Красную Армию или, как значится в личном деле, еще в Красную Гвардию под придуманным русским именем. И вряд ли он в тот момент предъявлял какое-либо удостоверение личности, тем более чужое».
Менять фамилии в те годы не было криминалом – вспомним Ленина, Сталина и других большевистских вождей. Арменак Ханферянц мог бы официально ходатайствовать о перемене имени и фамилии в честь погибшего командира. Но армянская национальность при этом бы никуда не делась – похоже, именно от нее он хотел избавиться, заодно вычеркнув из своей жизни отца и мать. Об этом свидетельствует и сочиненная им для себя биография.Родился на Саратовщине, в Вольске; отец, машинист паровоза, русский, и мать-грузинка умерли в 1922 году от тифа. Эта «мать-грузинка» возникла для объяснения кавказских черт, и Ханферянц вторично выбрал очень «правильную» для той эпохи национальность.
Нет сомнений, что он был блестящим военным, заслуженно удостоенным высоких наград. Но все же… Маршальское имя вошло в Пантеон армянских полководцев, не так давно это имя получил Авиационный институт министерства обороны РА. А воздаем ли мы почести хотя бы одному из героев, воевавших под началом Нжде в Сюнике? Сильно ли интересуемся недавним прошлым, например, девушками-армянками, героически воевавшими в Арцахе? Знаем ли мы, как они сейчас живут? У них не было и нет по сей день звезд, погон и лампасов великой державы. Они не участвовали в громких битвах, сдвигавших целые континенты, они воевали в горах, вдали от взоров человечества, воевали исключительно за армян. Всего лишь за наш народ, нашу землю – так ли уж это важно? А Худяков, о-о-о… он ведь был маршалом Советского Союза, ему генералы честь отдавали и Сталин руку пожимал!
Так что речь не о Худякове, речь о нас. Тут уже не отвертеться – в такой избирательной памяти в самом деле проявляется наша мелочная и тщеславная тяга к чужим «большим масштабам». Тяга не Армянства, а обывателя-армянина. Она составляет одно из важных препятствий для жизненно необходимого нации стремления к собственным большим проектам, большим идеям, большим делам. Для таких подлинно значительных масштабов нет и не может быть реальных помех, кроме помех в головах. История постоянно подтверждает: ни один ресурс, кроме ресурсов духа и воли, не играет тут важной роли.